Межлуние

Элизабет двинулась к мерцавшему во мраке свету, видневшемуся впереди, и притрагивалась то к одному, то к другому предмету. На всем, что здесь хранилось, имелась маркировка торгового дома Нубри. Своеобразный знак качества, вызывавший у нее гордость. В Илинии имелись мастера, в совершенстве познавшие свое ремесло, однако они не шли ни в какое сравнение с фабричным производством. Видят Луны, страна, расположившаяся в бесплодных землях на краю Северного Полумесяца еще вернет себе то, что принадлежит ей по праву, и ни Бриатская колониальная империя с могучим флотом, ни амбициозный Футр с величайшей армией, ни ослабевший, но все еще грозный Эспаон, чьи легендарные терции завоевали вечную славу, не смогут противостоять достижениям науки.

Думая так, она приближалась к большому каменному столу, с величайшей осторожностью перенесенному сюда из кабинета и окруженному расставленными вокруг него сияющими свечами в напольных подсвечниках.

— У меня письмо от Сагро, — предупредила она о своем появлении, ибо не видела того, кто был ей нужен.

— В чем их следующий ход? — Возник вопрос из мрака.

— Джозеф Трейн обязуется покарать заговорщиков, ответственных за смерть Дона Норозини. Он также сообщает о необходимости союза между нашими семьями, который он возглавит.

Усмехнувшаяся при произнесения последних слов Элизабет добралась до стола и бросила на него письмо в раскрытом конверте.

— Вероломный подлец. Как будто мы не знаем, кто организовал убийство. Мы же готовимся оказать ему сопротивление?

— Все уже сделано. Трейны обезврежены.

Леди задумалась над последней фразой и всматривалась во тьму, пока Анзиано не переступил границу света.

— Я знаю о твоей тревоге. Забудь о сомнениях матери, оберегающей свое дитя. Мне удалось найти твоего сына. Ему ничего не угрожает.

Элизабет закрыла глаза и с облегчением выдохнула. По ее губам скользнула мимолетная улыбка.

— Хорошие новости. Где он сейчас?

Дон Норозини прошествовал к другой стороне стола, где в курульном кресле расположилась Велия, листающая потертую книгу. Весь этот свет был нужен только ей одной, что подчеркивало, на сколько она отличалась от вампиро первых поколений.

— Нам стоит дать ему время. Отпусти его из сердца, и он сам вернется к тебе. Слишком долго он страдал от твоей чрезмерной опеки, лишенный свободы действий и передвижения. Это давило на него, и он пристрастился к человеческой крови, находя в ней не утешение, но способ показать себя. Теперь же он избавился от гнета и смог вздохнуть полной грудью. Он больше не лишает кого-либо жизни из прихоти. Твой малыш вырос и окреп, как вырастали и крепли прежние поколения.

— С ним все в порядке? Он не держит на меня зла?

— Его разум чист, и тело невредимо. Когда-нибудь он поймет, что твои действия были продиктованы заботой о нем. Только тогда Маргад сможет простить тебя.

Леди отвернулась, скрывая набежавшую слезу.

— Он нашел ее?

— Нет. Для него она навсегда потеряна. — Заверил ее Анзиано.

— Видимо, это к лучшему.

— Время все расставит по своим местам.

Старый вампиро бросил на столешницу горсть пыли, и прикоснулся к каменной поверхности. В беззвучном движении порыв воздуха подхватил едва видимые частицы и поднял их вверх, поднимая и опуская, сдвигая в сторону и поворачивая вокруг невидимой оси, пока не выстроил призрачную картину сидящего человека.

Ахнув от представившегося взору чуда, Элизабет не могла отвернуться, наблюдая за своим сыном.

Пыльное облако разрослось, показав своей формой лицо идальго, задумчиво глядящего вдаль.

— Велия, подойди, милая.

Девушка встала и отложила в сторону книгу.

— Вы научите меня?

— Конечно, — пообещал Анзиано. — Теперь у меня достаточно времени, чтобы заняться твоим обучением. Прошу дитя, не бойся. Положи ладони на стол.

Выполнив просьбу, она вскинула голову.

— Я чувствую дрожь!

Дон Норозини одобрительно кивнул и перевел взгляд на впечатленную Элизабет.

— Многие тайны будут открыты тебе, чтобы смогла служить своей семье.

Велия поводила руками, и объемное изображение дрогнуло, распавшись пылью, из которой было создано.

— Ничего страшного. Настанет день и у тебя все получится.

Потерявшая дар речи Элизабет смотрела на юную даву и видела перед собой не хрупкую Велию, а возможности Миллениум, сокрытые до поры. Весь арсенал, что собран в подземелье, не сравнится со способностями хрупкой девушки, отряхивающей нежные ладони от пыли. Анзиано не спешил выкладывать на обозрение все карты. Совсем наоборот, он спрятал в рукаве козыри, изобразив окончание игры, и лишь теперь показал леди некоторые из них.

Показал, чтобы она о них знала. Показал, чтобы придать ей сил и уверенности. Показал сына, и теперь она была в курсе, куда ей стоит идти и кого спрашивать о его судьбе. Показал, потому что Элизабет была особенной и ценила семью также высоко, как и он сам.

Он не мог править страной, оставаясь на губительном свете, и поэтому ушел в тень, где обрел истинное могущество и неуязвимость.

В знак уважения, леди склонила перед прародителем голову и отступила от стола. Ей предстояло многое обдумать, и чем дольше она размышляла, тем больше загадок открывались ее мысленному взору.

Как бы человек не старался взять под контроль все, до чего могут дотянуться его руки, рано или поздно он сталкивается с сокрушительной мощью разбушевавшейся стихии, в один миг сбивающей на колени его самовлюбленную спесивость и высокомерную гордыню. Изрядно потрепанный и обессиливший от борьбы, он, наконец, будет вынужден признать свое поражение. Так могло произойти и на этот раз. Впрочем, не смотря на суровые испытания и смертельный риск, всегда находились презирающие опасности смельчаки, бросающие вызов ураганному ветру, грозовым облакам и соленым океанским валам, в молчаливой ярости сокрушающим все, попавшее под их удар. Таков по духу был капитан, чей смех иногда доносился с полуюта. Побеждая губительную бурю, сверкающую от пронзающих ее молний, он не считал себя равным ей, и более того — насмехался над попытками природы заставить его молить о пощаде.

Казавшееся надежным судно, еще когда оно стояло у причала, сейчас бросало из стороны в сторону словно игрушку, без спроса схваченную юным сорванцом, устроившим ей неожиданное испытание на прочность. То был шторм, чье появление было неприятным для любого моряка или пассажира, по воле случая или собственному выбору согласившемуся пересечь морские просторы. Вероятнее всего, путешествие Аэрин могло закончиться в любую секунду, если деревянный хребет и ребра корпуса не устоят перед напором стихии.

Внутри рукотворной преграды, пока еще ограждающей от непогоды, кипела жизнь: размеренно стучала помпа, под крики старпома перебегали матросы, а скрип рангоута и обшивки перекрывало пение матросов, ожидающих, когда придет их вахта. Держась за что придется, девушка боролась с качкой и прислушивалась к посвисту ветра в такелаже, плеску и шуму перекатывающийся по палубе воды и к ударам волн в подветренный борт, от которых, от носа до кормы по судну пробегала дрожь, а у нее перехватывало дыхание.

Она была заложником темной каюты и не могла повлиять на результат сражения, ведущегося в эти минуты над ее головой. Давящие на сознание низкий потолок и стены усиливали гнетущее чувство беспомощности и страх кораблекрушения. Не смотря на фатализм, побудивший ее к столь решительным действиям, она не желала погибнуть в пенящемся море, не достигнув своей цели. Отгоняя тревожные мысли, Аэрин смотрела на огонек масляного светильника, размеренно покачивающегося в темноте, и видела не его, а солнечные вилонские улочки и переулки, по которым она гуляла в прошлом. Где-то там ей предстояло найти ответы на вопросы, проливающие свет на последние дни эспаонского Ковена.

Как бы ни было тяжело осознавать, но ей придется увидеть до боли знакомые следы Мелиссы, пытавшейся убежать от клириков, а затем, выверенные меркой оков, протянувшиеся робкой цепочкой до паноптикума, где они пересекали багряные залы. И здесь неуместно спрашивать, поскольку Аэрин не имела права поступить иначе. Перед ее взором предстала испуганная поступь девочки, обрывающаяся под серостью пепелища. В этом поиске заключалось наказание Аэрин, которое она для себя выбрала. Оно обязана считать шаги сестренки, чтобы с неизбежным потрясением узнать, сколько их было, чтобы положить цветы на последний из них, и чтобы узнать, кто виновен в смерти маленькой девочки, чью жизнь перемолола безжалостная машина инквизиции.