Страница 13 из 21
В дверь звонили. Яростно, долго, нетерпеливо. Алина открыла и отпрянула, сметенная ярко-синим ураганом.
– Хо-хо-хо, девчонка! – Ураган, не снимая куртки, бросился ей в объятия. – Тощая-то какая, мать вообще тебя не кормит?
Они смеялись, держались за руки, одинаково морщили носы – крепышка Кира с глазами-блюдцами, гвоздиком пирсинга в ноздре и мелким бесом мальвинистых волос и бледная, но счастливая моль Алина, давние подруги, которые не виделись уже месяца полтора.
– И вновь я посетил! – Кира скинула пыльные «гады» и рванула в кухню, оставляя за собой дорожку дымного запаха. – Чего морщишься, попахиваю? Ну так из леса, вестимо. Вон, штаны еще не стираные.
– Как поход-то? – улыбнулась Алина.
– А суперско! Папахен рубил дровищи и песнопел как ангел! К нашей палатке стекались массы. Но я кремень. Я нынче, няня, влюблена.
– Да ты что?! – ахнула Алина. В прежние времена на такие вещи у Киры был наложен строгий мораторий.
– Вот так, да, неисповедимы пути-то. – Кира забралась с ногами на стул и хлебнула из Алининой чашки. – А ты, дитя мое, при мужике?
Дитя скромно оправило халатик и кивнуло:
– Кажется, да.
Кира слушала про первосентябрьскую линейку, про конфету, что теперь лежит в кустах на пустыре, про греческий профиль, Вареньку, жаркие руки на Алининой спине, и глаза ее из блюдец превращались в столовые тарелки.
– Ну ты, мать, даешь! Втюрилась! И, главное, какую особь отхватила, тихоня ты наша. Ладно уж, съеду с нашей парты, не боись. Сиди со своим Ромео.
– Спасибо! – Алина потерлась щекой о Кирино плечо. – А твой парень – он кто?
– Э-э-э… понимаешь ли, милая… он мне пока еще не парень. Предстоят бои.
– А шансы какие?
– Немалые, красотка, немалые. А пожрать есть чего?
Алина вытащила из холодильника колбасу и вчерашний арбуз, чуть розовый, но очень сладкий, с редкими глазками темных косточек. Соорудив трехэтажный бутерброд и криво покромсав арбуз, Кира резко выдохнула.
– Как на духу, малышка. Этот недопарень – Ванька Жук, дружбанчик твой толстощекий. Такая вот петрушка. Ну, за любовь! – И она вгрызлась в арбузный кусок до самой корки.
Алина вдруг вспомнила пухлую Ванькину ладонь, золотую цепочку и шепот: «Хочу подарить одной». Вот дела! Наверное, классно, когда твои друзья везде целуются и ходят за ручку. И ты как будто с ними, и тебе тоже хорошо.
– Думаю, Кирюха, бои будут недолгими. Есть подозрение, что и ты ему того самого…
– Откуда инфа? – оживилась Кира.
– Из сердца моего. Как говорится, чую.
– Чует она. Ну-ка, накинь колбаску.
Алина отрезала кусок колбасы и подбросила к потолку.
– А-а-ап! – Кира вскочила и поймала кусок ртом, футболка ее немного задралась.
– А это что?!
На животе с правой стороны, пониже пупка обнаружилась птичка с красной грудкой и пестрым крылышком.
– Точняк! Про татуху-то забыла! – Кира любовно погладила птичку. – Клевая, да?
– Это зяблик, – сказала Алина и тоже провела пальцем по картинке.
– Сама ты зяблик! А это снегирь, зерцала-то протри.
Алина послушно согласилась, мол, да, точно, снегирь. Собрала арбузные корки, протерла стол, задернула занавески, спрятав кухню от уличных сумерек. И поняла, что не расскажет про Зяблика даже Кире, вот этой Кире, которая держит ее за руку последние десять лет. Не расскажет, потому что Зяблик – личное, куда более личное, чем Игорь, и сказать о нем – значит потерять его навсегда.
– А я такое радио нашла, укачаешься! – Кира включила старый Алинин магнитофон и покрутила ручку настройки. Из динамиков полетели скрежет и вопли, словно кто-то пытался выкричать песок, осевший в горле.
– Жутко, – поежилась Алина.
– Мертвый металл, детка, не для слабаков.
Хлопнула входная дверь, мама вернулась с работы. Алина сквозь хрип мертвого металла слышала привычное – вот мама скинула туфли, повесила в шкаф плащ, взяла пакет с продуктами и понесла его в кухню. У зеркала в коридоре задержалась, но только на секунду, вздохнула и зашелестела тапками дальше. Что-то поставила в холодильник, сполоснула руки, зажгла под чайником газ. Сейчас она войдет и скажет: «Девочки, привет!», – а потом: «Кира, да ты поправилась!»
– …Да ты поправилась, Кира, молодец! Моя-то, видишь, глиста глистой. А с волосами что? Синькой красила?
Кира расхохоталась:
– Ну вы даете, теть Вик, синькой! А жиру нет, все мышца́, во, трогайте!
– Что орет-то у вас так? Будто режут кого.
– Радио, теть Вик. Наше местное, прикиньте! – И Кира выкрутила громкость почти на максимум. – Вы же учитель, вам в тренде быть надо, хоть малек послушайте.
– Ладно, ладно. – Мама села на краешек кровати. – Только потише, умоляю!
«А теперь минутка новостей, чуваки, – сказало радио и сипло хохотнуло. – Знаменитые „Братья Га“, гнусные рэперы с Поволжья тащат в этот город свои телеса. Билетики дешевые, закупайтесь и вэлкам на концерт!»
«Да-да-да, – затараторил другой голос, – пацаны зажгут в клубе „Предел“ на Коммунаров, 8. Концерт почти ночной, так что ходим кучками, господа и дамы. В нашем некогда тихом райончике все еще орудует маньячилло».
«Страшный и ужасный! – захлебнулся от восторга первый. – Хасс-с-с Павел Петрович. Наш, местного розлива. Здесь родился да не пригодился. В другой городишко съехал вместе с крышей. Наворотил там дел, говорят, чуть не скальпы снимал, а теперь вернулся, гадкий гад, и резвится. Йо-хо-хо, ходим кучками, господа и дамы, ходим кучками».
Кира выключила радио, посмотрела испуганно на маму.
– Теть Вик, это правда?
– Правда, Кира. Город совсем с ума сошел. Сегодня у меня сумку украли в автобусе, представляете? Мальчик, вот такой, как мои, лет восемь ему, не больше. Беспризорный, видно. Две пачки тетрадок пропало. Хорошо, телефон с кошельком в карман положила. Противно, аж слов нет.
– Еще бы! – Кира покачала головой. – Но вообще, согласитесь, теть Вик, сумка у вас беспонтовая была. Туда ей и дорога.
– Точно, – рассеяно подтвердила Алина, сумки и правда было не жаль. Она думала о другом – о том, что все они, Алина, Кира, мама, в страшной опасности. В городе чума пополам с холерой, улицы отравлены и утоплены, мир рушится, как дом из Алининых кошмаров. Жизнь утекает из сжатых кулаков.
А Зяблика все нет и нет.
Воздух был влажным и легким, будто разлитым из молочной кружки. За школой, в низинках, висели клочки тумана. Деревья ежились, теряли листья, и те с хрустом падали в мягкие лапы желтеющей бузины. Руки совсем замерзли. Алина бросила грабли и полезла в карман – за перчатками.
– Развели тут субботники! – Кира лысеющей метлой гоняла по площадке пыль. – У детей и без того треш с угаром – лето сдохло, а они…
– Здорово же! – широко улыбнулась Женя и поправила сползающую шапочку. – Мы вместе, и красиво так… и кленами пахнет. Вот в Канаде осенью…
– Ра-асцветали яблони и груши! – Тонкий голос эхом полетел над рощей. Варенька в теплой курточке и лихо заломленном берете сгребала в кучу яркие листья. – Ну что же вы, подтягивайте!
– А гори оно все! Поем и скачем! – Кира вскинула метлу, как знамя. – Тыгдым, тыгдым, тыгдым!
Женя, смеясь, побежала за ней.
– Выходи-ила на берег Катюша! – нестройный хор взвился и утонул в наплывающей мороси.
Начинался октябрь, ранний, хлесткий, с мокнущей обувью и кленовыми фейерверками. Город натащил в берлогу мха и ельника, взбил подушки, притих перед зимней спячкой. Притих и Хасс Павел Петрович. Портреты его сырели, слетали со стен, втаптывались в грязь. Поговаривали, что он ушел из города или даже вовсе умер. Но Алина почему-то знала – он здесь, рядом, и таяла под октябрьским дождем, и ничем не могла себе помочь.
– Да кто так гребет, кукла? – Сильные руки выхватили у Алины грабли.
Алекс Чернышев, он же Винт. Как всегда, взъерошенный, хмурый и самый-самый умный – последние три слова Алина мысленно взяла в кавычки.