Страница 5 из 16
Навстречу мне весело бежали Ольга и Параска и промчались мимо меня, не останавливаясь.
— Ты так долго плавал, что я потеряла терпение и решила гнать тебя домой, — крикнула мне Ольга, пробегая мимо.
Огибая угол дома, я невольно заглянул в окно. Точно повернув глаза в мою сторону, красавица-еврейка смотрела из своей рамы прямо на меня с тем же выражением мольбы и упрека.
Что-то тяжелое сжало мое сердце. Я тряхнул головой, чтобы отогнать от себя это чувство, и быстро вошел в дом сквозь виноградную террасу.
С этого дня я положительно потерял всякий душевный покой. Я не могу сказать, что описанное мною ощущение присутствия кого-то постороннего преследовало бы меня повсюду; наоборот, я не испытывал этого ощущения нигде, кроме площадки или мест, близко расположенных около нее, но стоило мне явиться на площадку, и меня немедленно охватывало это мучительное чувство и не давало мне ни минуты покоя, пока я не уходил или пока не являлось туда какое-либо постороннее лицо.
Оставаясь на площадке один, я отчетливо чувствовал, что, кроме меня, там еще кто-то есть или, если его и нет, то он был здесь сию минуту, сию секунду.
Я старался бороться с этим; делал над собой насилия; нарочно приходил на площадку и сидел там подолгу и, странно, это чувство охватывало меня только тогда, когда я был или совершенно один, или, как это случилось в первый раз, с Ольгой, но если при мне был кто-либо другой, или я видел других людей или, наконец, слышал звуки человеческих голосов, это чувство никогда не появлялось.
Я делал опыты. Я, якобы случайно, приводил туда пана Тадеуша и часами сидел с ним на верхней скамейке. Я приходил туда с Варельяном под видом каких-либо работ в лодке или на пристани, — все было благополучно, но стоило мне остаться одному, как ощущение присутствия кого-то охватывало меня со всей его силой и реальностью.
Под конец я потерял всякие силы бороться с этим и заботился только о том, чтобы о моих переживаниях как-нибудь не узнала Ольга.
Я так любил ее и всегда был так искренен с нею, что никогда не постыдился бы рассказать ей о своем горе, но все это я относил к области нервных заболеваний, которые, как я слышал, в психическом отношении так заразительны, и я боялся, что я внушу что-либо моей девочке и тоже лишу ее душевного покоя, которого лишился сам.
Поэтому, боясь вызвать у Ольги подозрения, я самым регулярным образом продолжал купаться и лишь старался делать это как можно скорее и не задерживаться на площадке.
Но старания мои не заразить Ольгу моими ощущениями, как оказалось, были совершенно бесполезными.
Однажды, возвратившись после предобеденного купания, я увидел Ольгу шьющей что-то в ее комнате у открытого окна, тогда как, по заведенному обычаю, она всегда ждала моего возвращения, чтобы немедленно идти на пристань.
— Ты что же не собираешься? — спросил я ее, — ведь сейчас позовут обедать.
— А я не буду купаться.
— Почему? Нездоровится? — встревожился я.
— Нет, — улыбнулась Ольга, — я здорова, но я отпустила Параску на деревню к родителям, а без нее я идти не хочу.
У меня на душе зашевелилось какое-то подозрение.
— Разве тебя кто-либо там потревожил? — спросил я.
— Нет, там ведь никто никогда не бывает, но… — Ольга замолчала, встала и положила мне руки на плечи, — ты знаешь, Митя, я уже целую неделю не хожу купаться без Параски; я боюсь ходить туда одна.
Ольга обхватила меня за шею и, прижавшись щекой к моему плечу, продолжала шепотом:
— Ты не сердись, милый, и не брани меня; у меня нет от тебя секретов, но, когда я бываю на площадке одна, мне всегда кажется, что там есть еще кто-то, который смотрит на меня и которого я не могу увидеть, и мне становится так страшно, так страшно, что я готова бежать оттуда со всех ног и закрыв глаза.
— Ну, а когда с тобой бывает Параска? — спросил я.
— Тогда мне нисколько не страшно; мы плаваем, шалим, бегаем и ничего, но без Параски я туда ни за что не пойду; и знаешь, в первый раз я испытала это ощущение еще в тот вечер, когда мы с лодки видели на площадке белую фигуру. Я тогда тебе ничего не сказала, ты меня прости, я думала, что это не повторится и пройдет, а оно, оказывается, не прошло.
Я постарался успокоить Ольгу, объясняя все это нервами, утомленными зимней работой, а также и тем, что площадка находится в таком глухом месте дикого сада, но в душе я жестоко страдал. Я скрывал мою тайну от сестры, чтобы не заразить ее моими переживаниями, а оказывается, моя бедная девочка переживала то же, что и я, а благодаря особенной чувствительности женской натуры, быть может, и больше.
Но что было делать? И у меня в первый раз мелькнула мысль об отъезде в город. Но бросать среди цветущего лета такой чудный уголок, как наши Борки, и переселяться в душный и пыльный город… нет, нужно подождать, авось все пройдет, только необходимо оградить Ольгу от этих ощущений, мучительность которых я так хорошо испытал на себе.
— Ничего, моя детка, — говорил я, гладя сестру по волосам, — мы все, городские жители, являемся жертвами наших нервов; все это пройдет, но купания ты не бросай, так как оно не может не оказывать самого благоприятного действия на твое здоровье, а в том числе и на нервы, только я тебя раз навсегда прошу, и ты, конечно, исполнишь мою просьбу: в дикий сад без Параски никогда не ходи, так как, я вижу, ты можешь напугаться там Бог знает как, а если тебе Параски мало, то я к тебе прикомандирую хоть несколько деревенских девушек, с которыми, я вижу, ты уже достаточно познакомилась во время огородных работ.
Я поцеловал Ольгу в загорелую щеку, и мы пошли к пани Вильгельмине обедать.
Итак, Ольга испытывала то же, что и я, и этого мало: ощущение чьего-то присутствия охватывало ее только тогда, когда она бывала на площадке одна или со мной, присутствие же постороннего лица, как Параски, уже было достаточно, чтобы обеспечить Ольгу от этого ужаса.
Это последнее обстоятельство внесло в мою душу известное успокоение, за сестру по крайней мере. Нужно только смотреть за тем, чтобы она ни одного шага не делала в дикий сад одна.
В тот же день я, впервые тоном хозяина, попросил пана Тадеуша немедленно нанять для услуг сестре вторую девушку, которая умела бы хорошо плавать, так как я якобы боялся, что Ольга во время купания может по неосторожности попасть в какой-либо омут. Эта девушка вместе с Параской будет всегда сопровождать сестру на пристань.
Пан Тадеуш, выслушав меня, молча поклонился и ничего не сказал, но на следующее утро, когда я возвращался с площадки, я встретил Ольгу, сопровождаемую уже двумя девушками: рядом с Параской шла молоденькая Варя с веселыми черными глазками.
Теперь за сестру я был совершенно спокоен. Я уже по себе хорошо знал, что, находясь на площадке или вблизи ее с двумя девушками, Ольга вполне застрахована от свойственных этому странному месту неприятных ощущений.
Конечно, я знал также, что таким же образом я могу застраховать и себя. Присутствие одного Варельяна было бы для этого уже совершенно достаточным, но даже самая мысль об этом поднимала во мне целую бурю возмущения.
Пока я не знал, что то же, что испытывал я, испытывает и Ольга, я мог считать это явление субъективным, причина которого кроется во мне самом, но теперь мне было ясно, что эта причина была объективна, а раз это так, раз она вне нас, то ее нужно было найти и уничтожить во что бы то ни стало.
Когда я в это утро шел с сестрой через двор к утреннему чаю, Ольга взяла меня под руку и крепко ко мне прижалась.
— Спасибо тебе, милый, — говорила она, — ты так обо мне заботишься. Мне теперь совсем, совсем не страшно. Варя мне очень понравилась; она, по-видимому, славная девушка, как и Параска, а плавает положительно как рыба.
— Очень радуюсь, — отвечал я, трепля сестру по руке, — смотри только, ни одного шагу не делай в дикий сад одна и никогда ничего от меня не утаивай, чтобы я всегда мог своевременно прийти к тебе на помощь.
Ольга была очень послушной девушкой, и с этого дня я ни разу не встречал ее в районе дикого сада иначе, как в сопровождении ее обеих телохранительниц.