Дневник Софи

Пока Хайнц делит людей на произвольные группы по понятному только ему принципу, я замираю в предвкушении того, чтобы уже поделиться с кем-то той прекрасной, хоть и под конец ставшей мрачной картиной, которая возникла в моем сознании.

– Ну и наконец… Софи, – я перевожу на него взгляд, – Тебе достается лишь один человек.

Черт. Я все пропустила мимо ушей, пока размышляла над тем, как уложу свои ощущения в слова. Кто остался? Я озираюсь вокруг и натыкаюсь на взволнованные перешептывания. Что такое?

– Ханна, – такой мягкий и бодрый голос мистера Хайнца в этот момент звучит как смертельный приговор.

Я быстро отыскиваю ее глазами. Чертовка и бровью не ведет. Она сидит, скрестив руки на груди, и смотрит прямо перед собой. Кажется, ей абсолютно все равно, с кем обсуждать услышанную мелодию. Да и слушала ли она ее вообще?

В классе воцаряется гул и суета, пока ребята усаживаются группами. Я выжидающе гляжу на Ханну, но она продолжает неподвижно сидеть на месте с застывшей на губах туманной ухмылкой. Я закатываю глаза, встаю и медленно двигаюсь в ее направлении. В этот момент я, наверное, была похожа на преступника, идущего на эшафот.

Я присаживаюсь за стол напротив нее и быстро теряюсь в охватившем меня чувстве крайней неловкости. Мне с ней жутко некомфортно. Даже просто сидеть за одним столом.

Ханна медленно переводит напряженный взгляд в мою сторону, и когда я уже готова выслушать поток колких замечаний в свой адрес, она издает лишь короткий усталый вздох. Она выпрямляется и немного подается вперед. В ее взгляде вдруг отражается крайняя заинтересованность. Но она не говорит ни слова. Просто сидит и медленно и мучительно изучает меня. Ее темные глаза запускают в меня электрические искры, происхождение и назначение которых мне абсолютно неясно. Мне быстро надоедает этот процесс, и я беру инициативу в свои руки.

– Начнешь первая? Что ты думаешь по поводу этой композиции? – ровным тоном начинаю я, но в конце фразы голос все же предает меня, мерзко дрогнув.

– Круто отожгли, – с наглой улыбкой отвечает она, все еще держа меня в тесных оковах своего хищного взгляда. Между нами стол, он ведь должен служить некоей преградой, но такое ощущение, будто Ханна совсем рядом, словно она сидит в паре сантиметров от меня. Она захватывает собой все пространство, и я не знаю, куда деть глаза, чтобы не смотреть на нее. Каждый раз, когда я пытаюсь отвернуться, она ловко перехватывает мой взгляд.

– Давай посерьезнее, – бурчу я.

– Давай нет, – тут же отвечает она, – Что в этом серьезного? Это не ново.

– Не ново? – переспрашиваю я.

– Только не говори мне, что тебя эта мелодия впечатлила настолько, что тебя пробили мурашки восхищения.

Ханна испытующе смотрит на меня, но я молчу, загнанная в тупик, не зная, что ответить на это. Ведь это правда. Меня действительно приятно поразило это произведение.

– Ох, – Ханна вздыхает и откидывается на спинку своего стула. Она отрывает от меня свой взгляд, и я тут же внезапно ощущаю пустоту и холод. Что, черт возьми, это значит? Мне совсем не хочется ее взглядов. Ну, ладно. Хочется. Но не настолько сильно.

– Все до банальности просто, – вальяжно растягивая слова, продолжает она, – Сначала все так мило и ванильно, ничего не предвещает беды. Птичка радостно и живо плещется в птичьем фонтанчике. Но это было бы слишком, верно? Нужен драматизм. Зашкаливание эмоций. Чтобы слушатели повставали с мест и проскандировали «браво, какой неожиданный поворот!». Поэтому нужно создать контраст. Добавить трагичные ноты. Приходит охотник и вскидывает ружье, он целится в птичку. Мы уже предвкушаем, что будет дальше. Бах! Выстрел, и птичка упадет. Но нет. Тут нужно что-то еще. О, точно! Нужно просто оставить все так, как есть. Открытый финал. Никто не знает, что будет дальше. Логического завершения нет. Лишь ветер знает ответ. И вот тут происходит настоящее вау. Как гениально, как небанально, как ново. Так? Это ты хочешь услышать?

Я часто моргаю, все еще пытаясь до конца переварить ее тираду.

– Что? – наконец, выдаю я, – Что ты несешь, Ханна? Признаться честно, я ничего от тебя не хотела бы слышать до конца своих дней. Но это долбанное задание, и мы, мать твою, должны его выполнить! – я привстаю с места и рявкаю на нее.

Все замолкают, устремив на нас удивленные взгляды. Я спохватываюсь и быстро сажусь на место. А эта стерва самодовольно улыбается, снова глядя прямо мне в душу. Она просто издевается надо мной.

– Ты вообще умеешь нормально себя вести? Нор-маль-но, – проговариваю я по слогам, сердито уставившись на нее, – Я не виновата, что нам пришлось работать вместе.

– Да с чего ты вообще взяла, что я веду себя ненормально. Ты сейчас транслируешь поведение слабого, закомплексованного человека. Огрызаешься сразу, даже если причины для этого еще нет. Я ведь тебя даже не оскорбила ни разу.

– О. Какое достижение, – ворчу я.

– Ты задала вопрос, я ответила, – продолжает она, – В чем проблема?

– В твоем поведении. Ты говоришь нормальные слова, но ведешь себя так, будто ты самый ценный экземпляр общества.

– Экземпляр общества. Боже, – Ханна морщится, – Чем ты руководствуешься в выборе слов?

– На себя посмотри! Ты вообще только что рассказывала про птичку и охотника. К твоему сведению, я совершенно не это себе представила.

– А что ты представила? – Ханна понижает голос, ее губы растягиваются в соблазнительной полуулыбке, глаза вспыхивают обжигающей искрой, от которой мое тело невольно содрогается. Я хоть и морщусь, но абсолютно теряюсь под ее взглядом. Это начинает бесить меня.

– Ничего. Вернемся к теме, – произношу я серьезным тоном.

– Так мы итак по теме беседуем, разве нет? – она насмешливо ухмыляется, а я почти закипаю от раздражения, – Что ты почувствовала, Софи?

Она вкрадчиво произносит каждое слово, словно делает ударение на каждый звук, наполняя свои фразы совершенно иным смыслом. Я отчетливо понимаю, что ее слова полны намеков.

– Какие эмоции ты испытала? – она наступает на меня снова и снова, – Расскажи о своих чувствах.

– Отвали, – бормочу я, густо краснея на радость этой садистке.

– Отвалить? – я отчетливо ощущаю ее усмешку прямо у своего лица, хотя вновь и вновь убеждаюсь, что она сидит достаточно далеко от меня, – Почему же ты не отвалила? М?

– О чем ты? – я пытаюсь сделать вид крайней растерянности, но на деле я прекрасно понимаю, о чем речь.

– Это гораздо интереснее, чем обсуждать сраную музыку. Верно?

Ее голос. Я ощущаю, как он проникает под мою одежду, обжигает мою кожу, а затем проскальзывает в мою голову, испепеляя мои мысли. Я перевожу взгляд на ее руку, которая спокойно покоится ладонью вниз на середине стола. Она так близко от меня. Так мучительно близко. Она могла бы коснуться меня. Прямо сейчас. Эти пальцы могли бы ласкать меня.

Стоп!

Волна раздражения сотрясает мое тело. Но я не могу произнести ни слова.

– О чем ты думаешь, Софи? – ее голос снова поражает меня горячей стрелой. Почему он сейчас такой сладкий и такой нежный? Мне хотелось бы утонуть в нем, хотелось бы, чтобы она говорила со мной, чтобы шептала мне на ухо что-нибудь… да не важно, что! – Скажи мне.

– Я хотела извиниться, – выпаливаю я совершенно неожиданно для нас обеих, и от ее замешательства наша связь рвется, а мне становится значительно легче, – Извиниться.

– За что? – Ханна возвращает себе привычный презрительный взгляд, и от ее жара не остается и следа.

– За то, что нагрубила. Я сказала, что хочу, чтобы ты сдохла. Но…, – мысли путаются, все мои попытки взять себя в руки разбиваются о грохочущий пульс, о том, чтобы посмотреть на Ханну, нет даже и речи, – Это не так. Я не хотела этого. Так что прости.

Она молчит. Повисшая в воздухе пауза становится настолько невыносимой, что я поднимаю на нее взгляд. В ее глазах отчетливо читается непонимание.

– Забей, – отвечает она и устремляет взгляд в окно, – Я слышала в свой адрес вещи и похуже.