Отто

Парень сидел, молча уставившись на кружку молока, но взгляд его при этом казался расфокусированным. Я предположил, что ему лет двадцать, хотя благодаря своей необычной внешности он был словно вне какого-либо возраста.

– Три часа вот так сидит, не шелохнётся, – сказала Думкина, не отрывая взгляда от парня.

– Молчит? – спросил я.

– Молчит, пугается, если к нему подойти и мычит что-то похожее на «отойди», – сказал Цапкин и подошёл к парню, чтобы продемонстрировать. Тот вздрогнул, посмотрел на Цапкина и замычал: «Ото… отто…от…ото».

– Вот, – Цапкин будто был доволен результатом.

– И, кажется, он абсолютно не понимает, что мы говорим. – Марианна встала из-за стола и вышла с кухни.

Я услышал, как она поднимается по лестнице наверх. Цапкин отошёл от парня, и тот сразу успокоился, снова уставившись на кружку с молоком тем же расфокусированным взглядом. Я поднялся вслед за Марианной, поражённый увиденным, вскоре к нам присоединился Цапкин.

– Не боитесь его одного оставлять? – спросил я у Андрея Михайловича. На что он как-то неопределённо пожал плечами, словно сам ещё не знает, как правильно нужно относиться ко всей этой ситуации.

– Кажется, надо выпить. – Цапкин вопросительно посмотрел на нас с Марианной. Мы одобрительно кивнули. Я подумал, что пить до обеда то ещё удовольствие, но решил, что сегодня исключительный случай.

Андрей Михайлович ушёл в дом и вернулся с бутылкой вина, забыв бокалы и штопор. Пробку пришлось протолкнуть внутрь, и вместо того, чтобы всё-таки сходить за посудой, стали пить из горла, передавая бутылку друг другу.

– Ты, значит, ни при чём, стало быть? – начал Цапкин, обратившись ко мне.

– Андрей Михайлович! – Я начал уже раздражаться от его подозрений.

– Ладно, тогда давайте попытаемся понять, что происходит?

– Получается, он каким-то образом попал в лес, почему-то оказался голым, откопал пресловутый гроб, сам себя в нём заколотил и потом ещё сам себя закопал, находясь при этом в гробу. Будучи, по всей видимости, в беспамятстве до кучи, – приговорила всех нас разом Марианна.

– Бред какой-то, – сказал Цапкин.

– Полный бред, – согласился я, но, немного подумав, продолжил: – А может, это господа офицеры подшутить решили? Я не знаю, как объяснить, что парень ничего не помнит, но предположу, что ваши друзья, Андрей Михайлович, зачем-то сочинили всю эту историю про то, что нашли его в гробу, а на самом деле по какой-то причине воспользовались случаем и представили дело в таком виде, чтобы избавиться от нашего найдёныша.

– Клянутся, что всё не так, – Цапкин задумался на мгновенье, – но это самая разумная версия, стало быть.

– И что будем делать? – спросил я почему-то у Марианны.

– Пап, – обратилась она к Цапкину, – пусть у нас останется, посмотрим, что будет. Мне, например, до жути интересно. Может, он вспомнит что?

Мне показалось, что Цапкин тоже хочет оставить парня у себя. Много позже, когда всё закрутилось и завертелось, я нередко думал, пытаясь понять, зачем Цапкину это было нужно, и пришёл к выводу, что ему было просто скучно, и произошедшее он воспринимал как приключение. Да, иногда мне приходило в голову, что Цапкин сам всё устроил – сговорился со своими друзьями-военными выставить всё так, будто это они нашли Отто. Но тогда зачем он набросился на меня с обвинениями в том, что это я поместил парня в гроб? А он был очень убедителен в своём негодовании и непонимании происходящего. Да и дальнейшие события говорили о том, что Цапкин, в сущности, ни при чём.

– В общем, Отто пока останется у меня. Посмотрим, что из этого получится, – сказал тогда Цапкин. Да, такое имя дал ему Андрей Михайлович из-за непонятного мычания: «Ото…то…тоото», – которое Цапкин принял за «отойди» или «отойдите».

– Отто? – спросила Марианна.

– Надо же его как-то называть, – разумно объяснил Цапкин. – Не Васей же или ещё каким Сашей, ты его видела?

Мы с Думкиной засмеялись.

– Немец какой-то получается – Отто, – сказал я.

– А что, немец и есть, стало быть. – Цапкин одним глотком допил вино и кинул бутылку в мангал.

Дальше произошло такое, что все мы разом онемели, абсолютно не понимая происходящего.

– Русский я, – услышали мы со стороны дома.

Как по команде мы повернули головы и увидели, что Отто стоит на крыльце, теперь уже без пледа, совершенно голый.

– Русский я, – повторил он, словно мы пытались отрицать сказанное.

Цапкин мигом побагровел:

– Так ты говорить умеешь.

– Ото…отто…от, – замычал Отто.

– Удивительно, – сказала Думкина.

– Да уж, – согласился я и только тут заметил, что произнесла это Марианна, разглядывая Отто ниже пояса.

Конечно, мы кинулись пытать Отто. Все уверились в том, что он либо обрёл память, либо искусно дурил нас всё это время. Но Отто больше не сказал ни слова. И был так убедителен в своём молчании, что мы списали случившееся на сумбурность всего происходящего в принципе. Только Думкина предположила очевидное: «Что-то с нашим Отто не так, что-то с ним точно не так».

Отто производил странное впечатление. Можно, конечно, задаться вопросом: «А какое ещё он должен производить впечатление, учитывая всю историю?» – и я, пожалуй, соглашусь с его правомерностью, но дополню, что рассказываю всё это, опираясь не столько на привычное положение вещей, сколько на данность, в которой все мы находились в то время. И странность его я подразумеваю, прежде всего сравнивая с тем его состоянием, когда Отто был обнаружен. Мы – и Думкина, и я, и Цапкин – решили, что у Отто амнезия. Могли бы мы тогда поверить в какое-то его чудесное появление? Мы всеми силами пытались думать, что ничего особенного в нём нет, и всё происходящее хотели объяснить рационально. Мы не понимали, что на наших глазах прямо сейчас происходит нечто удивительное, такое, что изменит наши жизни и, может статься, не только наши.

Так вот, Отто казался странным потому, что несмотря на его беспамятство, он не оставлял впечатление глупого или неразумного человека, скорее казалось, будто это мы что-то не понимаем, что на самом деле так и было. Даже этот его расфокусированный взгляд, как я теперь понимаю, не потому, что он не может сосредоточиться на том, что видит, а от того, что взирает на окружающую действительность без точки опоры. Без точки той опоры, без которой и я, и Цапкин, и Думкина не смогли бы обойтись никогда. Представьте наши лица после слов Отто: «Я русский». Представьте ещё, как всё происходящее выглядело в натуре. Голый парень на крыльце дома-музея в самом центре города М. на улице А. такое говорит, что в современном мире могут принять за экстремизм. Я подумал, что лучше бы он сказал: «Я – россиянин», – но в этих его словах таилась такая гордость и вера в сказанное, что стало как-то не по себе. Мне, по крайней мере. Но Цапкин умудрился разрядить обстановку, сказав только: «Русский, стало быть. Сочувствую», – и решительно направился в дом, на крыльце схватив Отто за руку и всем видом показывая, что дальнейшее обсуждение бессмысленно.

С тех пор я стал частым гостем в доме Цапкина. Если быть ещё точнее, я каждый день с утра, как на работу, шёл к Андрею Михайловичу, радуясь не только тому, что появилась какая-то цель, но и тому, что Марианна теперь каждый день оказывалась в поле моего зрения. А зрение моё иногда вместо того, чтобы фиксировать реальность, частенько обращалось за картинкой к фантазиям. Если бы Думкина о них узнала, то вряд ли бы продолжила общение со мной. Эта её поза лотоса под яблоней превратилась в моей голове в абсолютно развратную картину, но и винить себя в этом я не мог. Сложно винить себя хоть в чём-то, когда видишь женщину с широко раздвинутыми в коленях ногами, даже если ситуация не располагает.

Отто с каждым днём эволюционировал. Другого слова и не подобрать. Скачок произошёл, по словам Цапкина, когда Отто пристрастился к телевизору. В укор Цапкину скажу, что смотрел Отто в основном то, что любил смотреть Андрей Михайлович. А питал Цапкин слабость к двум центральным каналам: первому и второму, что странно, учитывая, что никогда Цапкин не производил впечатление глупого человека.