Отто

– Все люди, – Думкина сказала это тихо, и мне показалось, что она загрустила.

– Это долг, моя дорогая, да, Дим? – ответил генерал.

– Да, долг и приказ, – согласился тот. – А люди или нет, я не знаю, наверное, люди, раз у них руки и ноги есть. Но я людей не вижу. Максимум – разбегающиеся в разные стороны силуэты. А зачастую так и никаких силуэтов. Я могу даже не знать, что там люди. Есть только координаты цели. А над облаками всё, что под ними, почему-то кажется несущественным.

– Вы патриот, Дмитрий, да? Слова-то какие: долг, приказ.

– И облака, Марианна, ещё облака. Разве можно быть военнослужащим и не быть патриотом? – спросил Дмитрий.

– Ну что, как там мясо? Готово, стало быть? – перебил Цапкин, выбираясь из ванной. – Тогда я за более подходящим напитком, – сказал он и ушёл в дом.

Через пару минут Андрей Михайлович вернулся с двумя бутылками водки «Белуга» и подносом со стопками. Бутылки и стопки, хранившиеся, видимо, в морозилке, тут же покрылись инеем. Мясо источало такой аромат, что я сглотнул слюну в предвкушении.

Под водку и шашлык Думкина продолжила спорить с военными. Я бы не сказал, что в этом споре были негативные нотки, но явно господа офицеры и Марианна Думкина оказались по разные стороны баррикад. Я перестал вникать в суть разговора, полагая, что темы патриотизма, религии и политики самые неблагодарные: в них невозможно достичь единства, здесь нельзя ни о чём договориться, можно только остановиться и прекратить разговор. А Думкиной, как мне показалось, этот разговор доставляет удовольствие. Отдадим должное господам офицерам, особо они не напирали, но и не сказать, что в речах их было снисхождение, скорее искреннее уважение. Я любовался Марианной, ухватывая только обрывки фраз, – Думкина занимала всё мое сознание. Я, если честно, несколько раз представил такое, что самому стало стыдно. Скажу только, что в фантазии этой присутствовали мы с Марианной под той яблоней, где немного раньше она сидела.

Когда мясо было съедено, водка допита и пришло время расходиться, Цапкин взял меня под локоть и отвёл в сторонку:

– Организуешь моим друзьям, стало быть? – спросил он.

– Конечно, без проблем, – ответил я.

– Только пусть всё будет в лучшем виде, как для себя прошу.

Мне показалось странным такое уточнение от Андрея Михайловича, раньше он никогда не сомневался в качестве моих услуг. Я ещё раз сказал, что всё будет хорошо, и уже собирался уходить, когда к нам подошла Марианна. Цапкин вернулся к военным, оставив нас вдвоём. Когда Цапкин ушёл, Думкина немного растерялась, словно не понимая, зачем она подошла и что делать сейчас, когда Цапкин оставил нас наедине.

Между нами возникла та неловкая пауза, что бывает между мужчиной и женщиной, когда оба понимают, о чём пауза, но не понимают, зачем она и чем её заполнить. Я в этот момент подумал, что такие паузы можно заполнить только самим собой. Наверное, желание заполнить хоть чем-то любую продолжительную паузу от того, что не хочется проваливаться в самого себя слишком глубоко. Особенно, когда рядом стоит кто-то ещё, кто так же пытается не провалиться в себя и повиснуть в пустоте. И становится страшно от этой пустоты, мучительно и горько, но в то же время и сладко, потому что длится она всего лишь мгновение. Кто-то обязательно улыбнётся, моргнёт, кашлянет и наполнит пустоту движениями и мыслями. Пустота исчезнет, но останется странное ощущение, что оба всё поняли. А на самом деле поняли? В общем, в таких случаях кто-нибудь обязательно ляпнет глупость.

– Хороший был вечер, правда? – спросила меня Марианна.

– Да, вечер замечательный, – согласился я.

Глава вторая

Тем утром меня разбудил телефон, звонил Андрей Михайлович Цапкин. На самом деле именно с этого момента и начинается история, которую я хочу рассказать.

Звонок оказался столь ранним, что я невольно насторожился, прежде чем взять трубку. Никогда Цапкин не проявлял подобного нетерпения, более того, он вроде бы вообще первый раз вот так, напрямую звонил мне. Обычно Андрей Михайлович ограничивался текстовыми сообщениями и реже – сообщениями голосовыми. А тут звонок. Взяв трубку, я опешил от напора Цапкина. Он почти кричал: «Ты в своём уме, друг мой? Это вообще что такое, стало быть, а?» Спросонья я не мог сообразить, что произошло, и пытался успокоить Цапкина хоть немного, стараясь одновременно разобраться в происходящем. «Мигом ко мне, слышишь, пулей сюда и советую припасти разумные объяснения», – Цапкин бросил трубку.

Я не мог взять в толк, о чём он, но быстро собрался, не позавтракав и не выпив утренний кофе. Ссориться с Андреем Михайловичем мне совсем не хотелось, поэтому, не скрою, я чуть ли не побежал к нему.

Когда я пришёл, Цапкин нарезал круги по двору, сцепив руки в замок за спиной.

– Пришёл, наконец-то! – воскликнул Андрей Михайлович, увидев меня.

– Что случилось? – спросил я, искренне недоумевая.

– Ты чего учудил? Ты зачем живого человека в гроб положил? Да, я просил удивить наших офицеров, но чтобы вот так?! – Цапкин почти кричал.

– Андрей Михайлович, давайте спокойней, какой ещё живой человек? Вы с ума сошли? – Я изо всех сил пытался понять, о чём он говорит.

– Такого! Живого, стало быть! Приезжают они на место, всё чин чином, место понравилось, искали долго, антураж, все дела, начинают копать – откапывают гроб. Сбивают крышку, оттуда запах мерзотный, всё как полагается, смотрят, а в гробу парень молодой, да ещё и голый! Слава богу, живой оказался! Ты не в себе, стало быть, если такое устроил? У генерала чуть инфаркт не приключился!

Я не мог понять, о чём он говорит. Какой ещё голый парень?

– Андрей Михайлович, давайте по порядку. Вспомните, я же вам отправлял фотографию того, что в гробу будет. Помните? Вы ещё просили больше достоверности. Так я по вашей просьбе сходил в магазин, закупился, набросал в гроб мяса и требухи всякой, туда даже полведра опарыша заправил, видели? – Цапкин будто немного задумался и успокоился.

– Тем более гроб, до того, как ваши друзья до него добрались, неделю под землёй на двухметровой глубине находился: какой молодой человек? Да ещё и живой. Даже если бы я туда действительно кого-то запихнул, оказался бы он живой через неделю? Там были какие-то приспособления в гробу для дыхания? Может, вентиляция какая? Баллон с кислородом?! – Я не заметил, что от волнения уже кричу на Цапкина.

– Так, так, да, успокойся. – Цапкин под моим напором начал приходить в себя и, видимо, понял, что тут что-то не сходится. – Тогда откуда он взялся? – Андрей Михайлович посмотрел на меня с каким-то совсем уж детским недоумением в глазах.

– Я то же самое у вас могу спросить, – ответил я.

С минуту мы молча смотрели друг на друга, пытаясь осмыслить происходящее.

– Ладно, тебе верю, но тогда я вообще ничего не понимаю. Пошли в дом, сам всё увидишь, стало быть, – прервал молчание Цапкин.

Мы вошли в дом-музей и спустились в подвал. Мы прошли на кухню, где за столом, укутавшись в тёплый плед, сидел парень. Перед ним стояла большая кружка с молоком, напротив – через стол, поставив локти на стол и уперев подбородок в кулаки, сидела Думкина.

Меня поразило бледное лицо парня, даже не бледное, а словно выбеленное известью, белое, как сода, но что ещё поразительнее – такие же белые волосы. Не седые, а именно белые. Если бы не отдельно торчащие волоски, можно было подумать, и волос нет, так они сливались с цветом лица. Такие же белые брови и ресницы. Тёмно-зелёные глаза смотрелись на фоне сплошной белизны совсем уж дьявольски, во мне даже шевельнулся на мгновение страх, как, наверное, бывает, когда смотришь в глаза дикому зверю, рыси какой-нибудь или волку. Тонкие губы – бледно-розовые, тоже, можно сказать, бесцветные. Казалось, это не лицо, а набросок лица, который художник не удосужился закончить до конца, словно не лицо, а шаблон, заготовка человека, на которой можно ещё бесконечно творить, рисовать, лепить и снова стирать, комкать и опять заново. Какие угодно черты легли бы на это лицо под умелой рукой мастера, пускай даже женские.