Трущебные люди (рассказы)

СПИРЬКА

Это был двадцатилетний малый, высокого роста, без малейшего признака усов и бороды на скуластом, широком лице. Серые маленькие глаза его бегали из стороны в сторону, как у "вора на ярмарке".

В них и во всем лице было что-то напоминающее блудливого кота. Одевался Спирька во что бог пошлет. В первый раз -- это было летом -- я встретил его бегущего по Тверской с какими-то покупками в руке и папироской в зубах, которой он затягивался немилосердно. На нем была рваная, вылинявшая зеленая ситцевая рубаха и короткие, порыжелые, плисовые, необыкновенной ширины шаровары, достигавшие до колен; далее следовали голые ноги, а на них шлепавшие огромные резиновые калоши, связанные веревочкой. Шапки на голове у Спирьки не было. У меблированных комнат, где служил Спирька самоварщиком, его остановил швейцар:

-- Спирька! Как тебе не стыдно так ходить? Ведь гостиницу срамишь!

-- Что это? Чем-с?! Украл, что ли, я что? -- отвечал тот, затягиваясь дымом.

Кто говорит, украл! А ходишь-то в чем... Стыдно!

Чего стыдно! Всяк знает, что я при месте нахожусь! Вот коли бы без места ходил этак, стыдно бы было, вот что! -- И еще раз пыхнув папироской, Спирька в два прыжка очутился наверху лестницы.

Я жил в тех же нумерах.

-- Что это, у нас служит? -- спросил я швейцара. у нас, Владимир Алексеич, самоварщиком; самый что ни на есть забулдыжный человек и пьяницараспрегорчайший, пропащий!

Зачем же держать такого?

Сами изволите знать, хозяин-то какой аспид

У нас -- все на выгоды норовит, а Спирька-то ему в акурат под кадрель пришелся -- задарма живет. Ну и оба рады. Хозяин -- что Спирька денег не берет, а Спирька -- что он при месте! А то куда его такого возьмут, оголтелого. И честный хоть он и работящий, да насчет пьянства -- слаб, одежонки нет, ну и мается.

Я жил в одном номере с товарищем Григорьевым. Придя домой, я рассказал ему о Спирьке.

-- Да, я его видал. Любопытный человек, он меня заинтересовал давно; способный, честный, но пьяница.

Этим разговор о Спирьке и кончился. Потом я его несколько раз встречал в коридоре и на улице.

Как-то пришлось мне уехать на несколько дней из Москвы. Когда я возвратился, мой товарищ сказал мне:

А у нас, Володя, семейства прибавилось.

Что такое?

Спирьку я к себе в лакеи взял.

Ну?! -- удивился я.

Да, верно; третьего дня его хозяин прогнал, идти человеку некуда, ну я его и взял. Славный малый, исполнительный, честный.

В это время дверь отворилась, и с покупками в руках явился Спирька. Положив покупки и сдачу с десятирублевой ассигнации, он поздоровался со мной.

Здравствуйте, барин,-- рикамендуюсь вам, что мы теперь у вас в услужении будем.

Рад за тебя, служи.

Нет, вы, барин, на меня поглядите-сь, каким я теперь -- хоть сейчас под венец,-- обратился ко мне ирька, охорашиваясь и поправляя полы спереди узкого, короткого сюртука.

-- Барин подарил-с,-- сказал он. Действительно, Спирьку нельзя было узнать. На нем

была поношенная, но чистенькая триковая пара и порядочные, вычищенные до блеска сапоги. Он был умыт, причесан, и лицо его сияло.

Эх, то есть вот как теперь меня облагодетельствовали, что всю жизнь свою не забуду, по гроб слугой буду, то есть хоть в воду головой за вас... Ведь я сроду таким господином не был. Вот родители-то полюбо вались бы...

Ну и покажись им,-- сказал я.

Это родителям-то-с? Да у меня их никогда и не бывало; я ведь из шпитонцев взят прямо.

Как не бывало?

Мы шпитонцы; из ошпитэтельного дома... бог его знает, кто у меня родитель -- може, граф, може, князь, а може, и наш брат Исакий!

Ну, последнее вернее,-- сказал мой товарищ, глядя на лицо Спирьки.

Стал у нас Спирька служить. Жалованье ему положили пять рублей в месяц.

Два месяца Спирька живет -- не пьет ни капли. Белье кой-какое себе завел, сундук купил, в сундук зеркальце положил, щетки сапожные... С виду приличен стал, исполнителен и предупредителен до мелочей. Утром -- все убрано в комнате, булки принесены, стол накрыт, самовар готов; сапоги, вычищенные "под спиртовой лак", по его выражению, стоят у кроватей, на платье ни пылинки.

Разбудит нас, подаст умыться и во все время чаю стоит у притолоки, сияющий, веселый.

Ну что, Спиридон, как дела? -- спросишь его.

Слава тебе господи, с бродяжного положения на барские права перешел! -ответит он, оглядывая свой костюм.

А выпить хочется тебе?

Нет, барин, шабаш! Было попито, больше не буду, вот тебе бог, не буду! Все эти прежние художества побоку... Зарок дал--к водке и не подходить: будет, помучился век-то свой! Будет в помойной яме курам да собакам чай собирать! Так не будешь?

Вот-те крест, не буду.

Спустя около месяца после этого разговора Спирька является к моему сотоварищу и говорит ему:

Петр Григорьич, дайте мне четыре рубля, жисть решается!

Как так?

Невесту на четыре рубля сосватал! С приданым, и все у нее как следно быть, в настоящем виде.

Что ты?

Будь сейчас четыре рубля, и жена готова!

На что же четыре рубля?

Свахе угощение, и ей тоже надо. Сделайте ми лость, будьте, барин, отец родной, составьте полное удовольствие, чтобы жениться -- остепениться!

Ему дали четыре рубля. Это было в три часа дня. Спиридон разоделся в чистую сорочку, в голубой галстук, наваксил сапоги и отправился.

На другой день Спирька не являлся. Вечером, когда я вместе с Григорьевым возвратился домой после спектакля, Спирька спал на диване в своих широчайших шароварах и зеленой рубахе. Под глазом виднелся громадный фонарь, лицо было исцарапано, опухло. Следы страшной оргии были ясно видны на нем.

Вот так женился! -- сказал Григорьев, рассматривая лежавшего.

Да, с приданым жену взял!

Спирька, услыхав разговор, поднял голову, быстро опомнился, вскочил и пошел в переднюю, не сказав ни слова.

Спиридон! -- громко окликнул его Григорьев, едва сдерживаясь от смеха.

Чего изволите? -- прохрипел тот в ответ, останавливаясь у двери и жмурясь.

Что с тобой? А?

-- Загуляли, барин! -- Спирька махнул энергичноправой рукой.

--А свадьба когда?

--Не будет! пресерьезно ответил он и скрылся за дверями

--Григорьев решил его еще раз одеть и не прогонять.