Затмение

Я поступаю аналогично «братушке» и примерно так же «шевелю суставами». Кто же знает что у Вотана в голове? Сам бы с удовольствием заглянул туда. Как недавно сказал её обладатель — в обоих смыслах: прямом и переносном.

Неизвестно как обстоят дела по сторонам от нашего маршрута, но по пути следования мы еще не встретили ни одного сохранившегося поселка или деревни. Только пустые и вырезанные… И лишь изредка: частично вырезанные — частично брошенные. «Фартовые». Успевшие хотя бы малым числом «везунчиков», сбежать от орды — голодной саранчой уничтожающей все живое на своем пути: людей, собак, коров и кошек.

Однозначно, где-то здесь, в редких в данной местности лесах — должны скрываться выжившие. Но нашей целью не является их поиск и потому мы можем лишь отвлеченно порассуждать о их дальнейшей участи.

Приходим к общему выводу, что везение их относительно и конечно. Ну ладно, лето перебедуют — а что зимой делать станут? Вымерзнут и с голоду помрут. По-крайней мере большинство.

Ближе к вечеру впереди появляется очередная деревня. Уже ожидаемо пустующая.

У околицы решаем спешиться. Пройтись пора — задницы с ногами размять, да спинам расслабуху дать. Сменить форму мышечной активности.

Деревушка — совсем невеличка. Глушь. Захолустье. «Медвежий угол». Ни оживленной автомобильной трассы, ни «железки» — поблизости не проходило. В подобных обычно — только старичье свой, невеликий на радости крестьянский век и доживало. И таких на просторах нашей губернии немало было, думаю. А уж в масштабах Рассеи и не сосчитать вовек…

«Наши» американцы, пронаблюдав с десяток подобных убогих поселений — уже не округляют глаз и не лезут с глупыми вопросами о былом состоянии сельского хозяйства в нашем отечестве. Пообвыклись. А то — прямо достали поначалу. И хотя я к этим делам никаким боком, но мне было стыдно. Не то, чтобы: «за державу обидно» — фули мне теперь та держава? Но неловко как-то перед людьми — за весь этот жалкий и убогий пейзаж, в котором жил мой, недалекий в массе своей, народ. Как вон тот дважды перетрансформированный мужик. Жил — местами гордый ложными и подмененными смыслами — несчастный в этом своем невежестве. Да еще и замордованный всеми былыми разнообразными властями, начиная еще от царя Гороха… Вернее будет сказать — выживал. Всю дорогу своей печальной истории…

Ухабистая немощеная дорога с лужами в бесчисленных ямах — сейчас относительно суха. Вдоль нее — темные от времени, ветров и дождей, рассохшиеся доски кривых заборов, местами проломленных. Серый, пыльный — ещё прошлогодний, невыкошенный бурьян. Сараюхи инвалидного вида. Деревянные, покосившиеся в разной степени, избенки. Просевшие рубероидные крыши. Кое-где выбиты окна. Совсем печально жили здешние обитатели. Ни одного кирпичного дома. Впрочем, откуда в подобном месте доходы? С картошки? Себя бы прокормить. И тишина. Ни кошки, ни курицы, ни собаки. Только густое и глухое жужжание мух.

Споткнувшись о начисто обглоданный коровий или конский мосел, за спиной злобно матерится Валерон. Вполголоса. Негромко. Почему-то в подобных местах не разговаривается в полный голос никогда.

Решаю заглянуть в один из домишек… Рядом со входом оборванная веревка для сушки белья — от кургузого забора к сеням, одним углом просевшим в землю. С опаской ставлю подошву на явно давно подгнившее крыльцо. Заходим.

Пыль и грязь. Проржавевшее ведро с погнутой ручкой валяется.

Топот тяжелых ботинок по дощатому полу. Поскрипывают половицы. Выворачивающий душу смрад. Аж глаза режет! Мертвяк в доме. И так уже все понятно. Зачем дальше сунулся? Сам не знаю… Я на секунду.

Перекрученная и затоптанная грязная половица. Жалкая скудная мебелишка. Треснувшая печь. Левая створка подвесного шкафчика раскрыта настежь. Вторая, сорванная — валяется на полу. Рассыпаные макароны и горох. Непочатая пачка соли на боку посреди усеянного мукой стола. Старая небогатая посуда не побита, как ни удивительно.

Жирные и блестящие большие мухи буквально облепили синюшные человеческие останки. Ну и черви, конечно. Белесые и мелкие.

Донельзя распухшее мертвое тело. Казалось — вот-вот, именно сейчас — ка-ак лопнет, забрызгивая все вокруг! Под телом мутная лужа.

Почему не сожрали? Да — не суть. Может лошадью или коровой голод уже утолили, может еще чем. Или командир группы из разумных поторапливал.

Или уже после кто-то из местных вернулся — да здесь и помер. Отчего? Да кто его теперь знает — может сердце не выдержало.

Следом за мной в дом сунулся кто-то еще. Заскрипел половицами. Оборачиваюсь. Эбигайл. Бледно-розовые губы подрагивают, как разрубленные дождевые червяки. Глубоко и часто задышав и этим только усугубив свое состояние — женщина выскакивает во двор. Ничего — проблюется. Надеюсь — кишки не выблюет. Иду следом. Я тоже не извращенец.

На какой предмет вообще вырезали деревеньку? Вопрос на который ответа не будет уже никогда…

И вообще, увиденное что-то очень уж придавило… даже самому странно. Хотя за последнее время еще и не такое повидать довелось.

Лошади, как пропеллерами гиперактивно машут хвостами, отгоняя мух. Неподалеку от калитки на дорожке замечаю некрупный собачий череп.

Все бурьяном в пояс вышиной зарастет вскоре. Уже к середине лета. Дичает планета. Города и окружающие их ближайшие пространства еще будут возделываться, а вдали от них воцарятся тишина и запустение.

Земель, могущих прокормить — много, но численность населения за зиму, скорее всего еще поубавится…

Всё — хватит постапа и хоррора на сегодня. Покопытили отсюда!

— Стой! Валя — вон в том домишке с зелеными воротами кто-то есть. Да не хватайся за топор — он из вменяемых. И поаккуратнее, не спугните человека.

Отстраненно отмечаю охотничий блеск, сверкнувший в глазах Рул…

Бойцы расходятся на две стороны. Через пять минут приводят обнаруженного «партизана».

Абсолютно седой парень, еще не достигший и тридцатника. Только брови и веки с темными ресницами странно и неприятно диссонируют со всем остальным обликом.

Острое, туго обтянутое смуглой кожей лицо. Сероватое от только что пережитого страха.

Глаза пусты. Но не от отсутствия мыслей, а скорее — эмоционально выгоревшие. Хотя — бояться он не разучился. А может это просто единственное оставшееся доступным ему ощущение? Худющий, как из Бухенвальда. Могу поспорить — если снять с него грязную и растянутую, выцветшую футболку болотного оттенка — по четко обрисованным ребрам и ключицам можно наглядно изучать анатомию.

Убедив мужчину в том, что мы не собираемся причинять ему зла, плотно накормив и слегка подпоив — разговорили парня. «Разморозили».

Рассказывает рвано — явно все еще находясь под впечатлением:

— Я здесь еще в детстве все вдоль и поперек исходил. Каждый куст знаю и потому охренел, когда эту штуковину увидел. Заинтересовался. Решил осмотреть. А тут они… Упыри! Спрятался, где успел. Сдуру на дерево влез — есть там старый-старый дуб. Здоровенный. И все видел, — блестнув глазами, он ознобисто передергивается и замолкает.

«Давай». — киваю Шептуну. Парень булькает фляжкой. Закуривает.

— Я, короче — на дереве. Почти на самый верх забрался со страху. А они вокруг…

Беснуются! Долго. Страшно. Сутки. Потом вторые. А мне — никак. Не уйти. Везде они. Куда ни глянь. Уходили, приходили — то одни, то другие. Но основная масса никуда не трогалась. Потом один приволок несколько голов. Потом следующий. Потом еще и еще — я их уже не считал. Высыпа́ли на постамент. Остальные что-то выли. Пи…дец как страшно! А потом начали мочить друг-дружку. Те — которые головы притащили. Типа — самого крутого выбирали. Остальные не мешали — только подвывали. Жуть, сука!

Потом один — всех кто против вышел — победил. Не осталось у него соперников. Остальные попадали головами в землю. Жопами кверху. Типа — признали его главным. Ну — я так понимал. Представляешь? Куда глаз не кинь — везде их спины на земле. Как меня самого в разуме оставило? — он протягивает руку с подрагивающими грязными пальцами за следующей сигаретой, — А этот, который главным стал — начал тем, кто перед ним распростерся — глотки вскрывать. По какой системе не понял — да кажись ее и не было там. просто шел между тел и резал. Пятерых пройдет — шестого раполосует. Потом через одного переступит, а второго кончит. Потом десяток минует и сразу двоих подряд приговорит. А они даже не сопротивлялись! Представляете! Как должное принимали! В общем — кончал он их чуть ли не полдня, наверное. До заката.