Страница 184 из 185
Вот почему он всегда был несколько холоден к их детям и строг с ними! Потому что порода портится от смеси. А этот его щенок чистейшего происхождения, вот и трясется над ним. Подумать только – кровь Монморанси и Роганов! Не чета ее детям.
Огюст вошел в кабинет отца. Перепалка между графом и епископом затихла и оба молчали.
– Прошу прощения, господа, но герцог просил передать, что, цитирую «хватит вам тут секретничать и вести тайные беседы». Это не мои слова, а его светлости. Он настаивал, чтоб я передал именно так.
– Действительно, пора идти, – сказал Арман, поднимаясь со своего места.
– А графиня сейчас была здесь? А то у нее такое лицо было, когда я ее встретил только что…
Граф поднял голову, непонимающе глядя на сына, потом вдруг подскочил и бросился к окну. От ступеней замка отъезжала карета. Неожиданно его пронзила настолько ужасная догадка, что по телу невольно прошла дрожь. Чувства молниеносно сменялись на лице графа. Анри, бледнея, прошептал:
– Господи, Арман… простите меня.
Он, конечно же, понял, что графиня все услышала. Граф молча бросился вон из комнаты. Он бежал по ступеням вниз, на ходу отдавая распоряжение седлать лошадь. Ее нужно было остановить! Что будет дальше, что они скажут друг другу – он пока не ведал, но ее нужно было вернуть, чтобы она не натворила ничего ужасного.
«Он светится, глядя на тебя, – говорила когда-то много лет назад служанка Луиза. – Когда сына рожала, от двери не отходил. А потом ты в беспамятстве лежишь, а он смотрит, и надышаться не может. И что в тебе такого? Приворожила, не иначе».
Боготворил, надышаться не мог… Конечно она все это чувствовала! Всегда чувствовала, несмотря на всю его отстраненность! Поэтому, даже опасаясь его, готова была быть с ним. Потому что любимой и желанной себя чувствовала. А теперь… Все рухнуло в один момент, словно и не было ничего. Всего несколько слов, услышанные случайно – и между ними разверзлась бескрайняя пропасть, которую не преодолеть. Никогда отныне она не вернется, никогда! В душе Анны сейчас была такая ненависть и к нему, и к герцогине, и к их ублюдку… Не хотела верить, что он такой. Не могла верить.
Графиня корчилась на сидении, захлебываясь рыданиями, раздирала обивку, ломая ногти. И не слышала за собственным плачем настигающего ее конского топота. Забыть бы все, заснуть, уйти туда, где нет памяти, и нет страдания.
Вдруг послышался скрежет, хруст ломающегося колеса. Карета, находившаяся как раз над обрывистым, крутым склоном, накренилась на бок и на полном ходу рухнула. Тяжелый экипаж покатился вниз, к берегу Луары, увлекая за собой четверку неистово ржущих и брыкающихся лошадей, подминая кучера. Над стоном падающей кареты, и порождаемым болью ломающихся ног и шей лошадиным ржанием, вдруг прокатился другой звук, заглушающий все остальные.
– Нет! – закричал мужчина.
Это был не просто крик, а страшный душераздирающий вопль, разрезавший тишину леса. Графу показалось, что сердце прекратило биться, и в какой-то момент он почувствовал, что не может сделать вдох. Не хватало еще сейчас случиться сердечному приступу!
Спрыгнув с лошади и превозмогая боль в груди, он побежал к замершей на боку карете. Ему никогда не забыть, как поднимая пыль и с грохотом ударяясь о землю, она летела с высоты вниз.
Были моменты, в которые он желал никогда больше ее не видеть, осыпал оскорблениями и ненавидел. А теперь он был потрясен чудовищностью случившегося.
– Прости, это я виноват! Я тебя убил!
Он кричал, не желая верить. Подбежав к экипажу, граф застыл, не решаясь заглянуть внутрь. Ноги, казалось, вросли в землю. Неожиданно он услышал крики где-то позади и, оглянувшись, увидел бежавших по склону Армэля и Огюста.
Старший сын пронесся мимо и упал на колени рядом с каретой. Лабранш подбежал к отцу.
– Мы все видели.
Арман не мог ни двинуться с места, ни сказать что-то членораздельное. Его сковал страх, от которого волосы встают дыбом. Страх за жизнь, за ее жизнь… Всего за каких-то пару секунд он понял, что есть события, которые невозможно исправить и одно мгновение может лишить жизни.
– Я ее убил, – лишь прошептал граф.
Грудь болела, словно кто-то сжал ее в каменных тисках. Широко открыв глаза, он смотрел, как Армэль дергает покосившуюся дверцу, пытаясь ее открыть.
«Господи, только сохрани ей жизнь! Спаси ее! Какой бы она ни была и как бы не относилась ко мне теперь… Она – моя жена…»
***
Перевалил за середину XVII век – одновременно блистательный и кровавый, куртуазный и изысканный. В нем были все – любовь и война, жестокая политика кардинала Ришелье и пышные балы при дворе Людовика XIII. Но теперь наступало время царствования Людовика XIV – один из самых ярких периодов в истории Франции.
В день свадьбы Людовика и Марии-Терезии Испанской с раннего утра дорогу, по которой молодой монарх и его невеста должны были проезжать, заполнили люди. И когда появился праздничный кортеж, каждый с любовью приветствовал своего монарха и свою королеву. Крестьянки просили благословить детей, прохожие останавливались и махали руками, какой-то старик сорвал с седой головы шляпу и закричал. Его поддержали все собравшиеся по обе стороны дороги, и по всей округе разнеслось раскатистое «Ура!» «Ваш добрый народ вас любит, ваше величество…» – произнес, склонившись у окна кареты Людовика, ехавший верхом граф де Сент-Эньян.