Страница 125 из 185
Настало Рождество. С раннего утра все обитатели замка собрались для выхода на Рождественскую мессу в церковь. Шли целой процессией: графиня и граф, Эжени, няни с малышами, слуги. По церкви плыл аромат ладана, хор распевал праздничный канон во славу Христа. Еще вчера на улице было грязно, серо и ветрено, но выпавший утром снег укрыл землю и деревья пуховым покрывалом. А вечером в замке готовился праздничный пир. Осознание этого согревало и придавало бодрости.
Арман сразу после мессы отправился в город. Он должен был поздравить горожан на торжественном собрании в парадной зале ратуши Блуа. В черном костюме, расшитом серебром, граф был как всегда великолепен. Его камзол украшали знаки Подвязки, Золотого Руна и Святого Духа — три высших ордена, которые все вместе бывают только у королей или у людей приближенных к ним. Графиня любовалась мужем, наблюдая, как он садится в карету.
Александрин думала, что ее приезд станет праздником и по этому случаю в замке закатят грандиозный бал. Но, увы, в тот же день, когда она с гордым видом появилась в дверях родового гнезда, Санчо стало хуже. Старый слуга графа был тяжело болен. Долгие месяцы лечения, заботливый уход под наблюдением лучших докторов почти не давали результата. Санчо чах на глазах. Конечно, он был уже довольно пожилым человеком, но еще не настолько дряхлым, чтобы проститься с жизнью. Поэтому граф делал все, чтобы спасти своего верного слугу, пережившего вместе с ним столько передряг и не раз получавшего от своего господина розг.
Ни у кого не было рождественского настроения и это чувствовалось в самой атмосфере замка, хоть и доносились из кухни аппетитные запахи, а на улице стояла прекрасная снежная зима. На пути сюда Александрин была весела и довольна. В предвкушении встречи с родителями она представляла, как обнимет мать и отца, как они будут рады ее видеть. Это Рождество казалось ей лучшим в ее жизни. Однако при виде дочери, одетой в приталенный черный колет с длинными полами, штаны и высокие сапоги, графиня нахмурилась. Меховая шапочка и муфта, конечно, делали образ женственнее, да и вообще мужской костюм очень шел баронессе, но если бы граф увидел ее в таком виде, он бы точно был недоволен.
– Что-то вы выглядите не особенно отдохнувшей после путешествия с любовником, – язвительно сказала дочери графиня.
Александрин смутилась, пряча взгляд.
– Не мое дело, с кем вы платье задираете, – продолжала Анна. – Но вот так исчезать, оставив ребенка…
Стыд ошпарил так, что баронесса покраснела. Однако мать все-таки обняла ее, и Александрин облегченно вздохнула. Когда Анна сказала про ребенка, она имела в виду маленького барона де Брионе. Но она и не догадывалась, как глубоко уязвила дочь и что причина этому совсем не Кристиан.
– Матушка, не злитесь! Не злитесь, пожалуйста… – она ласковым котенком ткнулась графине в щеку, целуя ее.
Казалось, в замке ничего не изменится и через сотню лет. Все было так же, как в тот день, когда она сбежала отсюда после ссоры с матерью. Где она была и что делала все это время, Александрин не рассказывала, да ее и не стали расспрашивать. Письма матери она писала, то есть, бесследно не исчезла. А то, что она была сумасбродкой – никого не удивляло.
При виде сына Александрин словно и обрадовалась, и опечалилась одновременно. Вместо того, чтобы обнять малыша, она сначала рассматривала его с каким-то странным выражением лица. Но потом тряхнула головой, отметая грустные мысли, и прижала мальчика к груди.
Графиня смотрела, как баронесса качает на руках ребенка, и ей очень хотелось верить, что и ее дочь не обойдет счастье любви. Только волновалась, что слишком уж она была легкомысленной, слишком страстной, хоть и не осознавала пока сама этого.
Нужно было проверить, как там праздничные блюда, готовы ли. Анна, спускаясь на кухню, остановилась на ступенях, взявшись руками за резные перила. Вздохнула. Все здесь такое родное, привычное. И широкая лестница, и галереи, и залы с картинами и фресками, и широкий парк с аллеей старых пирамидальных тополей, за которыми мощно выступают въездные ворота с башнями. Тут, возле Армана, она растила детей, следила за хозяйством, четко выполняя все обязанности хозяйки замка. Здесь было так спокойно, безопасно, красиво… Но в последнее время ей стало тревожно. Из-за мужа, с которым боялась начистоту поговорить обо всем, что ее волнует, из-за неугомонного сына, из-за дочери, такой же несдержанной, как она сама, и оттого несчастной.
Конечно, Анна не знала, что в Блуа граф встретился с Огюстом. После того, как тогда, перед самым их отъездом из Лувра, появился виконт, графиня так ничего и не спросила у мужа. Это было совсем не похоже на нее. Она ведь точно заметила, как обрадовался юноша при виде него и герцогини… Но раз ничего не сказала, тем лучше.
Граф был очень рад видеть сына. По-отечески обняв его, он спросил о здоровье, о том, как обстоят дела на службе, и вообще о том, что происходит в жизни юноши. Его младший сын отчего-то всегда вызывал у графа наиболее сильное желание заботиться о нем. Возможно потому, что по характеру Огюст был гораздо мягче и скромнее, чем остальные его дети. И скорее всего графа гложела вина перед ним за то, чего Лабранш был лишен из-за своего происхождения.
Дочь, бросившуюся к нему, как только он вошел, граф нежно обнял. Он был очень сдержан, хоть по лицу вельможи и было ясно видно, как он рад. Арман понимал, что должен быть с ней намного строже, но всю жизнь Александрин имела над ним какую-то необъяснимую власть. Он обожал это хрупкое создание и баловал ее со всей широтой своей души, покупая самые дорогие наряды и украшения, позволяя ей воплощать самые безумные ее чудачества. На самом деле дочери удалось то, что никогда не удастся жене: научить его понимать женское настроение, предугадывать желания и потакать капризам. И теперь, чтобы она там ни делала, где бы ни была, лезть в ее жизнь, в ее душу с расспросами, которые ее наверняка смутят, он не станет.