Страница 7 из 11
Участившиеся и укрепившиеся контакты с Западом, постоянное воздействие европейских идей на образованное общество, разрешение правительства заводить частные типографии, несомненно, способствовали взрослению передовой части первого сословия. Его развитие, упорная погоня за европейским опытом привели к возникновению в России общественных (покамест сугубо дворянских) группировок, отличавшихся друг от друга, прежде всего, нравственно-политическими пристрастиями. Не менее важно и то, что теперь острейшие вопросы русской жизни обсуждались не только в дворцовых покоях и тиши министерских кабинетов, но и в столичных салонах или провинциальных гостиных.
Тип дворянского революционера, будущего декабриста формировался в России в первой четверти XIX в. постепенно, хотя внешне этот процесс выглядит яростным взрывом оппозиционности. Декабристы имели своих предшественников, без существования которых трудно себе представить возникновение дворянской революционности или любого другого общественного течения. Среди этих предшественников нужно упомянуть не только о Н.И. Новикове и А.Н. Радищеве, обычно фигурирующих в исследованиях, но и о многих других представителях поколения «отцов» декабристов, испытавших на себе тяжесть духовного взросления российского дворянства. О тяжести этого взросления сказано совсем не для красного словца, ведь уже Петр I поставил перед первым сословием трудноразрешимые задачи.
Великий император требовал от представителей первого сословия невозможного, желая, чтобы оно одновременно было активным, энергичным, профессиональным и в то же время оставалось полностью покорным трону. Первое требование предполагало, что дворяне во главе с «птенцами гнезда Петрова» должны были превратиться в сознательных помощников монарха-реформатора, государственных деятелей в полном смысле этого слова. Второе, вопреки первому, оставляло дворянство бесправными, хотя и привилегированными, подданными престола. Идея о выращивании инициативных рабов – любимая мечта монархов, однако мечта совершенно утопическая.
Единственным реальным ее следствием стала все углублявшаяся раздвоенность сознания первого сословия, которое на протяжении XVIII в. так и не смогло четко определить свое место в политической жизни страны. Оно временами проникалось чувством собственной значимости в ходе дворцовых переворотов или в годы правления Екатерины II, то впадало в мрачную апатию, уходя с головой в хозяйственные заботы или ворчливую оппозицию правительству, как это было в царствование Павла I. Так или иначе, мысль о политическом значении своего сословия, о более активном его участии в государственных делах, об ответственности перед обществом и народом упорно сверлила головы просвещенной части дворянства задолго до появления декабризма. Пика же раздвоенность сознания дворянства достигла к началу XIX в. Дело не только в том, что со времени петровских преобразований прошел достаточный срок, позволивший взвешенно оценить итоги начинаний царя-реформатора.
Главное заключалось в необычной насыщенности последней трети XVIII в. политическими событиями как в Европе, так и в России. Пугачевский бунт, большие и малые дворцовые перевороты, просвещенный абсолютизм Екатерины II, упорные, но мучительные духовные поиски «отцов», противоречивые мероприятия Павла I, звучавшие явным диссонансом, либеральные посулы Александра I, оскорбительное господство крепостничества во всех сферах жизни страны – все это питало рост чувства собственного достоинства дворянства, способствовало превращению этого чувства в гражданственность, помогало ощущать себя необходимой для блага страны общественной силой. Идеи Вольтера, Монтескье, Руссо и других европейских мыслителей, Французская революция последней трети XVIII в., наполеоновская эпопея – усугубляли и без того осознававшееся «прогрессистами» несоответствие духа времени и российской действительности.
Они дали теоретическую основу для практического выражения недовольства передового дворянства, заставили его вести споры о целях и методах переустройства страны, поставили перед ним серьезные нравственно-политические проблемы. Среди этих проблем были и такие, над решением которых бился не только дворянский авангард России, но и многие мыслители Европы (и не только в конце XVIII – начале XIX в.). Их можно сформулировать следующим образом: могут ли революционные перевороты не просто способствовать необходимому социальному и политическому преобразованию общества, но и обойтись без крайностей «царства террора»; обязательно ли эти перевороты заканчиваются установлением диктатуры одного лица или группы лиц; есть ли морально безупречные средства достижения целей революционеров, а если нет, то можно ли в данном случае пренебречь моралью? Действительно, опасения того, что их деятельность приведет к развязыванию гражданской розни, спровоцирует бессмысленный и кровавый крестьянский бунт; постоянные подозрения в бонапартистских замыслах Орлова, Пестеля, Трубецкого преследовали декабристов на протяжении всего периода их деятельности.
Эти опасения и подозрения то ускоряли процесс созревания и организации дворянских революционеров, то тормозили его. Вся их активная общественная жизнь прошла, можно сказать, между двумя полюсами: необходимостью и оправданностью революционных действий для достижения прогресса во всех областях жизни России и опасностью превращения благих намерений в свою противоположность. Окончательного решения этих действительно сложнейших проблем они не сумели найти даже в 1825 г., и кто знает, есть ли вообще удовлетворительное решение подобных проблем? Довершили процесс становления дворянской революционности Отечественная война 1812 г. и заграничные походы русской армии в 1813–1815 гг. Для истории общественной мысли в России победа над Наполеоном и вступление русских войск в Париж – события жизненной важности.
Они породили у солдат и офицеров сознание национального единства, самоощущение граждан великой европейской державы, признанной в этом качестве и другими народами. Более того, поскольку долгие годы войны с Наполеоном способствовали росту патриотического воодушевления, а вслед за тем – как результат причастности к единому делу – и ширящегося ощущения равенства всех сословий, в рядах молодого прогрессивного дворянства последовало неизбежное возникновение чувства собственной ответственности за хаос, убожество, нищету, грубость российской жизни. Эта моральная уязвленность, с одной стороны, и ободряющий пример европейской жизни, с другой, звали молодых дворян к решительным действиям, заставляя их пересматривать многие устоявшиеся представления дедов и отцов о сути термина «великая держава».
Именно в эти годы происходит решающее уточнение понятий долга гражданина, дворянской чести (как явления не только сословного, но и общечеловеческого). В свою очередь, знакомые слова «император» и «отечество», ранее составлявшие для дворян неразрывное целое, начинают как бы двоиться, а для авангарда первого сословия вообще распадаются на два самостоятельных понятия. Недаром позже, на следствии по делу декабристов многие из них уверенно заявляли, что присягали Отечеству, а не государю, что явилось для Николая I весьма неприятным сюрпризом.
Честь дворянина для прогрессистов александровского царствования – это, прежде всего, гарантия независимости мысли и действий; долг гражданина – честное служение стране и народу, а не отдельному лицу. Эти понятия будто вырастали одно из другого и, поддерживая друг друга, не давали человеку опуститься до уровня холопа, льстеца, лукавого царедворца. В процесс становления общественных позиций передового дворянства немалую лепту внес и сам Александр I. Император, с одной стороны, постоянно будоражил общественное мнение намеками на реформы, позволял себе резкие вольнодумные пассажи. С другой стороны, Александр Павлович не решился ни на отмену крепостного права, ни на смягчение политического гнета в стране.
Наоборот, с 1821–1822 гг. начался заметный поворот политики Зимнего дворца в сторону консерватизма, чувствовалось, что победа ревнителей традиционных порядков не за горами. Общество вновь оказалось в привычном, но надоевшем ему положении опекаемого властями несмышленыша. Чем более охладевал либеральный пыл императора, тем решительнее, радикальнее становились дворяне, видевшие спасение России в коренной переделке существующего строя. Несколько сотен юношей 1792–1795 гг. рождения образовали в 1815–1816 гг. особый тип русского человека, резко отличавшийся своим поведением от всего, что знала предшествующая история страны. Они-то и повели отчаянную борьбу с защитниками старых обычаев и традиционных устоев. Чего-чего, а недостатка в противниках они не испытывали.