Дверца в канализацию

Мама пришла, когда за окном уже стемнело. Осторожно открыла дверь, не стучась, и застала меня в тот момент, когда я взялась за выданную на дом книгу, «Дыхание севера», пересказ которого у меня однозначно спросят – я надеялась только, что дышать, изображая ветер, все же не придется. Мама заглянула внутрь и произнесла мягко, но непреклонно:

– Обещай мне, что больше не будешь искать встречи с той твоей мадам Кавелье.

И пока я думала, что бы такое ответить, чтобы не обидеть маму, но при этом сохранить хотя бы призрачный шанс стать гостью мадам Кавелье, в коридоре прозвучал звонок.

Это вернулся мой папа.

Он всегда возвращается поздно, не раньше восьми вечера, потому что работает в больнице. И обязательно оповещает нас о своем возвращении дверным звонком. Как будто каждое папино возвращение – праздник. И, наверное, я даже ему радуюсь.

Как несложно догадаться, никакое обещание маме я так и не дала.

Мы пошли ужинать, и повторить историю своего сегодняшнего путешествия я не решилась.

2

Конечно, все не могло закончиться так просто. Иначе встреча с мадам Кавелье была бы не началом величайшего приключения, уготовленного мне жизнью, а так, пустяком.

О моем посещении канализации мы с мамой больше не разговаривали. А с папой тем более – он, кажется, так ничего и не узнал. По крайней мере, сама я ничего ему не рассказывала – у меня очень трудноуловимый папа, поэтому мне редко везет с ним поговорить. А мама в принципе посчитала всю мою историю пустяком.

Но никакой это был не пустяк.

Я давно заметила за взрослыми такую особенность: они гонятся за чем-то эфемерным, оставляя без внимания самое важное. Деньги, улыбки. Но любовь ведь за деньги не купишь, а фальшивая улыбка не сможет согреть сердце.

Зато мадам Кавелье улыбалась определенно искренне.

Тем временем, спустя три дня, наступили выходные. Все эти три дня я старалась вести себя, как ни в чем не бывало. Пыталась делать домашку, проваливала тесты, изредка разговаривала с одноклассниками, но, признаться честно, почти все мои одноклассники – «скверные люди», как пишет Себастиан Норманн, автор того самого «Дыхания ветра». Классная, кстати, оказалась книга, она теперь одна из моих любимых. Там про собак, и они, в отличие от людей, ничуть не скверные.

Так вот.

К выходным мое терпение закончилось напрочь, и я уже просто не могла сидеть на месте, зная тайну и ничего с ней не делая. Тайны ведь существуют не просто так! И раз уж меня посвятили в одну из них, разве я не должна воспользоваться таким преимуществом?

Вот с такой мыслью я проснулась в субботу утром, ровно в восемь до полудня – если моя кузина Роза может до обеда лежать в кровати, то я не позволяю себе тратить время на какое-то простое валяние. Я вскочила с кровати, полная решимости, и вспомнила, что сегодня мы едем в магазин.

Семейная традиция, одна из немногих.

Конечно, я не могла сказать: «Мама, папа, простите, но я к мадам Кавелье»! Потому что меня, во-первых, никуда бы не отпустили, а, во-вторых, мама советовала мне с мадам Кавелье не общаться.

Но ведь мадам Кавелье пригласила меня в гости раньше, чем мама произнесла свою просьбу. На уроках же спрашивают первого, кто поднял руку. Ну или меня, когда я совсем-совсем не знаю ответ. Так и здесь. Может, думала я, и не будет на том месте никакой дверцы. Тогда я расстроюсь, конечно, но зато сразу развернусь и пойду домой, и никто меня больше не заставит искать вход в канализацию.

На самом деле, впервые решиться на что-то легко – гораздо сложнее пойти на это еще раз, после провала.

Я стараюсь не повторять своих ошибок дважды.

Помнится, прошлым летом я впервые в своей жизни влюбилась. В смысле, по-настоящему. То есть, и раньше находились мальчики, которые мне нравились, но влюбляться – нет уж, спасибо.

А прошлым летом зацепило, да так, что мне начало казаться, будто вот он – тот, кого мне так не хватало. И я даже готова была изрисовывать сердечками свой личный дневник (а я веду личный дневник) и писать стихи – настолько непривычным было это чувство.

Да, пожалуй, история моей первой и последней на данный момент любви заслуживает быть рассказанной прямо сейчас. Она очень смешная, а потому грустная. Ну что в любви может быть хорошего, если она вызывает только жалкую усмешку?

Итак, во всем была виновата мисс Джонсон. Точнее, это я называю ее мисс Джонсон, в знак уважения. Для мамы она – Моника. А для всяких остальных людей, не относящихся к друзьям и близким, она Леона Луин – это псевдоним мисс Джонсон. Она писательница и, как говорит папа, весьма посредственная. Но у нас есть все шесть бумажных книг под авторством мисс Джонсон, причем с личными пожеланиями автора. Хотя я не видела, чтобы мама их читала. Помнится, в один из тех редких моментов, когда мамы дома не оказалось, я взяла одну из книг и пролистала несколько первых глав. Но не нашла ничего интересного – главная героиня пыталась размышлять о любви, а я на момент прочтения этих глав ещё не представляла, что такое любовь.

На самом деле, мисс Джонсон, ну или, так и быть, Моника, очень милая.

У мисс Джонсон копна темно-рыжих кудрей, достигающих середины шеи, много очков – едва ли не каждый раз я вижу ее в новых, но они всегда классные. Мисс Джонсон носит чудесные объемные свитера, мягкие-мягкие, и кеды с разноцветными шнурками. Зато у мисс Джонсон до сих пор нет ни мужа, ни детей. Как говорит сама Моника, она слишком творческий человек для всяких бытовых проблем. Есть люди-искусство, сказала когда-то она, а есть люди-обыденность. Когда я спросила, к каким отношусь я, мисс Джонсон заметила серьезно, что выбирать это предстоит мне самой.

Конечно, мне хотелось быть человеком-искусством, но Монике я в этом так и не призналась. Да и случился этот разговор давно – года три назад, я в те времена была ещё с волосами до лопаток и совсем скромным характером. Зато Моника с тех пор совсем не поменялась.

Я опять отвлеклась, но вообще-то я хотела сказать, что прошлым летом мисс Джонсон приехала в наш город, чтобы целый месяц прожить у старшей сестры, работая над своим новым романом – он, кстати, должен вот-вот выйти, и, может быть, я даже попытаюсь его почитать. Конечно же, в тайне от мамы. Что-то я слишком многое начала делать в тайне от нее…

О сестре мисс Джонсон я слышала мало, только то, что она есть и воспитывает сына в гордом одиночестве – и, по словам Моники, самой ей такое не надо. Помню, они с мамой долго обсуждали это на нашей кухне, думая, что я сплю. Правда, я не услышала ни слова, произнесенного моей мамой – или не хотела?..

На второй день после приезда мисс Джонсон мы с мамой отправились в гости – нас любезно пригласили (и мама почему-то не посмела отказаться от приглашения).

День стоял солнечный, очень жаркий, и в глазах плясали черные точки при одном взгляде на небо. Я сидела на летних каникулах, а папа – на работе, поэтому мама меня с собой взяла, а папу нет. С трудом, но до квартиры, расположившейся в самом центре, мы добрались. Открывать нам пошла старшая сестра мисс Джонсон – как потом оказалось, ее зовут Холли. А вместе с ней – тот самый ее сын, которого мама с Моникой так рьяно обсуждали.

Он первым заговорил со мной, едва завидев. Протянул руку и произнес:

– Бреннан.

Вот уж у кого имя было, как у принца.

И это его «Бреннан» пронеслось во мне чем-то радостным, предвкушающим, и я ответила на рукопожатие:

– Эрика.

А Бреннан уточнил:

– Как цветок?

Вот тогда я и пропала окончательно.

Помимо сказочного имени и чудесных манер, у Бреннана были кудри, почти как у обеих мисс Джонсон, но намного короче, и благородные голубые-голубые глаза. Он превосходил меня по росту на целую голову (что с моим ростом, в общем-то, явление вполне нормальное), а кожа его, в отличие от моей белой, загорела на солнце и приобрела золотистый оттенок.

Он показался мне таким непохожим на остальных. И взрослым – хотя, как он сам признался вскоре, день рождения у Бреннана был осенью, за полгода до моего.