Страница 17 из 24
СЦЕНА 95. ХОЛЛ ГОСТИНИЦЫ, ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
В просторном вестибюле гостиницы шла подготовка к началу свадебного шествия. Организатор мероприятия суетился среди девушек-барабанщиц, выталкивая их на улицу:
– Всё, всё, девочки! Пошли, выходим! Ничего не холодно, потерпим. Уже начинаем. Все на улицу!
Сквозь раскрытую дверь гостиницы видна была карета у входа, запряженная четверкой лошадей, какой-то оркестр, все в белом, как и барабанщицы.
СЦЕНА 96. ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД ГОСТИНИЦЕЙ, ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
Подъезжали другие автобусы с участниками шествия. Из одного из них выгрузили невероятно длинный шлейф, предназначенный для платья невесты. Активная дама, похоже, учительница, объясняла детям, как надо его нести. Все смеялись, дети шалили, всем было очень весело. Выгружали свою технику телевизионщики, расставляя камеры.
СЦЕНА 97. ГОСТИНИЦА В БЕЛОДОНСКЕ. НОМЕР ОСТРОВОГО. ДЕНЬ.
В номере было темно, шторы закрывали окна. На столике у стены горела, мигая свечка, рядом стояла иконка. На полу, распластавшись крестом, лежала Настя. Шепот мучительной надрывной молитвы, похожей на стон, на вопль, разносился в пустом пространстве. Настя раскачивалась истово, словно безумная, она каталась по полу, она била по нему кулаками, будто требуя какого-то ответа, от кого-то… Сквозь стон и бессвязный шепот доносилось только:
– Почему? Что мне делать? Скажи, научи. Пресвятая Богородица! Матушка Матрона!.. Ну, помогите мне! Научите меня, грешную. Как мне быть? Что делать? Все приму, все, что скажете. но только научите меня. Помогите мне. – стонала Настя и снова молилась, безудержно кладя земные поклоны.
СЦЕНА 98. ГОСТИНИЦА В БЕЛОДОНСКЕ. ПОМЕЩЕНИЕ С ЗЕРКАЛАМИ. ДЕНЬ.
Михаил Александрович примерял бабочку. Одет он был уже в смокинг, с традиционным цветком в петлице. Рядом с ним суетились две женщины, отвечающие за внешний вид новобрачных. Все это происходило в небольшом помещении с зеркалами, столы были завалены одеждой, похоже, здесь одевались и участники шествия.
Бабочки, все, которые он примерял, не нравились Михаилу Александровичу, и он раздраженно возвращал их женщинам.
– Душно как тут у вас, хоть бы фортку открыли, – недовольно пробормотал он, освобождая шею от тугой петли завязки.
– Сейчас, сейчас, потерпите, – приговаривали женщины. – Вот эту еще попробуйте. Эта точно подойдет…
Наконец, одна из бабочек, вроде как, устроила его, или просто все это ему надоело, и он, махнув рукой, дескать, сойдет, направился к выходу.
– А как же Анастасия Сергеевна? Сама оденется, или мне помочь? – некстати спросила одна из женщин. Вторая тут же цыкнула на нее. Но Михаил Александрович услышал, повернулся, вроде собираясь ответить, но на мгновение задумался.
– Сейчас. подождите, – буркнул он и вышел из комнаты.
СЦЕНА 99. ГОСТИНИЦА В БЕЛОДОНСКЕ. КОРИДОР И НОМЕР ОСТРОВОГО. ДЕНЬ.
Он прошел по коридору, подошел к своему номеру. Замер в нерешительности. Подергал ручку. Дверь была открыта. Он вошел.
В центральной комнате апартаментов было очень темно, шторы были плотно закрыты.
На столе лежало, аккуратно разложенное свадебное платье и фата. Понятно, что Настя еще даже не начинала одеваться.
Дверь в комнату – кабинет была открыта. Дверь в спальню была закрыта. Он подошел к ней. Стоял у двери, раздумывая, что ему предпринять. Молчал. Нажал на ручку – дверь не открылась. Она была заперта. Михаил Александрович достал фляжку, отхлебнул, снова замер в раздумье. Затем осторожно постучал. Подождал. Ответа не было.
– Настя… – произнес он тихо, – послушай, что я скажу… Давай договоримся. Забудем об этом, обо всем. Ну? Как не было. Плюнуть и забыть. Я вспоминать не буду. Обещаю. И ты не вспоминай. Если честно. у каждого может такое случиться. Да, хоть и у меня. Тем более, если по пьянке – чего не бывает.
И что же, после этого жизнь себе ломать? Да ни за что!.. Плюнуть и забыть. И все дела. А семья, отношения – это святое, это трогать нельзя. Так что давай – забудем и все. Жизнь есть жизнь, Настя. Пора становиться взрослой. Помни – кто ты теперь и на каком троне сидишь. Вот это важно. А остальное все – сегодня помнишь, завтра забудешь. Хочешь, поедем на Лазурный берег, в Монако. В Сан-Тропе. Райские места. Море, солнце, лучшие бутики мира. Кстати, мою яхту увидишь. Ну, все, давай спускайся, платье надень. Люди ждут.
Михаил Александрович вышел из номера, плотно закрыл за собой дверь.
СЦЕНА 100. ХОЛЛ ГОСТИНИЦЫ, ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
Организатор шествия проталкивался деловито среди участников шествия, толпившихся в вестибюле, бросая на ходу:
– Сейчас, сейчас, уже начинаем, не расходитесь. В группы постройтесь, как я сказал. Не расходитесь!
СЦЕНА 101. ГОСТИНИЦА, ГОСТИНАЯ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
Михаил Александрович сидел в отдельном помещении, своего рода, гостиной, в окружении своих помощников и охраны. Здесь была полутьма и тишина. Перед ним стояла бутылка коньяка и рюмка.
Организатор, подобострастно склонившись, подошел к месту, где сидел Островой, остановился, дабы попасть ему в поле зрения.
– Михаил Александрович, извините, если отвлекаю. Губернатор уже подъехал к дворцу, только что звонили. Все готово. Можно начинать.
Михаил Александрович посмотрел на организатора, ничего не сказал, затем снова медленно наполнил рюмку.
– Извините, – не понятно кому пробормотал Организатор и отошел в сторону.
Михаил Александрович тяжелым взглядом обвел помещение, поморщился, встал и пьяно ступая, направился к стойке бара, но там никого не было, тогда он направился в служебное помещение, небольшую кладовку поблизости. Охрана тоже было направилась за ним, но он сделал небрежный недовольный жест рукой, и они вернулись на место.
СЦЕНА 102. ГОСТИНИЦА, СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ, ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
В служебном помещении было полутемно, мигала синим светом сломанная ртутная лампа, издавая зудящий неприятный и однообразный звук. Вдоль стен и на полках стояли ящики с питьевой водой. В глубине помещения суетился молодой портье, переставляя ящики.
Михаил Александрович угрюмо уставился на него.
Тот вытянулся подобострастно.
– Водички… дай мне, – Михаил Александрович чуть поморщился, провел рукой по груди, словно нащупывая свою боль.
– Вам с газом, без? – засуетился Портье, достал из-под стойки бутылку, открыл ее, налил воду в стакан.
– Нехорошо вам, Михаил Александрович? – участливо спросил он.
– Нехорошо, нехорошо. – задумчиво произнес Островой, глотая воду, и почему-то чуть скашивая глаза назад, будто кто-то стоял там, у него за спиной, а он никак не мог разглядеть – кто это.
Оба молчали. Михаил Александрович медленно пил воду, глядя куда-то в пустоту, но неожиданно, словно очнувшись, внимательно посмотрел на Портье, склонился к нему и очень тихо сказал:
– Ты не чувствуешь?.. В воздухе что-то висит. такое. Что-то происходит. Не чувствуешь?.. Нехорошо как-то все. нехорошо.
Михаил Александрович снова провел болезненно рукой по своей груди.
– Так это. магнитная буря сегодня, по телевизору говорили, – почему-то тоже перешел на шепот Портье.
– Буря? – Островой усмехнулся. – Буря, значит… Может и буря.
Михаил Александрович заметил бумажную иконку царя Николая II на стене. Усмехнулся какой-то своей мысли.
– Что, царя любишь? – спросил он. – Тебя, вообще, как зовут?
– Василий, – пробормотал паренек. – А царя, правда, я очень уважаю. Считаю, так лучше, когда царь.
– И в церковь ходишь?
– Хожу, бывает. редко, конечно.
– Это правильно, что редко. Чего тебе там делать? Тебе не Бог нужен, тебе нужен царь. Ага. Но только не такой как этот, – Михаил Александрович кивнул на иконку, – а другой. Тот, о котором еще сто лет назад сказано было.