Страница 9 из 19
Позже я часто испытывал смешанное чувство, когда одновременно и приятно, и гадко. Это смешанное чувство проходило после принятия некоторого количества алкоголя. Его природа заключалась в том, что животные инстинкты боролись с моралью и высоким чувством влечения к прекрасному, эталоны которого мы черпали из книг и кино. Мы были еще слишком юные и все равно хотели не простые поцелуйчики, а поцелуи всей полостью рта, которые являлись не только прелюдией настоящих взрослых отношений, но и на самом деле выражением их сути. Хотя о взрослых отношениях мы больше догадывались, чем знали. Однажды к нам подошел маленький Костик Фирсов и с расширенными страхом глазами рассказывал, как он проснулся ночью оттого, что отец, причиняя матери боль, дергался на ней, корчился, отчего мать под одеялом стонала. Костик долго потом обижался на отца за причинение боли матери. И на мать за то, что она не звала на помощь. Мы, ребята постарше, ему пытались объяснить, что в таких случаях на помощь не зовут. Он нас не слушал. Через год, когда у него появился братик, он просветлел, все понял и простил мать и отца.
Наступало лето и я, как всегда, собирался в пионерский лагерь. Меня ждали старые и новые друзья, знакомства и встречи. Я еще не знал, что это лето, не смотря на то, что все равно будет счастливым, омрачится происшествием, которое оказало на меня сильное воздействие. Я надеялся, что встречу новых друзей и жил предвкушением, что встречу новых девушек, с одной из которых у меня может что-то начаться. Почему-то я все время надеялся, что встречу девочку, которая мне понравится и с которой у меня начнутся любовные отношения. В последние годы мы дружили с девочками, назначали им свидания, гуляли, сидели вместе в кино в открытых зеленых театрах. Мы писали друг другу записочки, играли в почту. И мне иногда писали такие записки, от которых я краснел и не знал, что мне делать и как поступить. Теперь я стал юношей и знал, как мне следует поступать.
В это у нас появилось новое интересное развлечение. Вовка Никонов привез в пионерский лагерь игру «Телефон». Она мало чем отличался от настоящих телефонов с телефонной линией. Имелись две телефонные трубки, коробочка с электрической батарейкой и длинный, метров пятнадцать, провод. Как-то раз мы незаметно для вожатых протянули эти провода по улице под окнами из палаты парней в палату девушек. Одну трубку подключили к проводам в палате у девушек, другую в палате у парней. Таким образом, у нас появилась своя телефонная линия. Сначала мы говорили с девчатами в тихий час. Каждый подзывал к трубке, кого хотел и общался. Нам показалось этого мало. И мы стали разговаривать с девочками по ночам. Спасть совсем не хотелось. К тому же ночь какое-то особенно откровенное время суток, когда стираются всякие границы дозволенного и недозволенного. Нас соединяли провода и токи, которые бежали по проводам, воспроизводя в телефонных трубках наши голоса. В руках у нас горели электрические фонарики. Мы спрашивали, что они делают. И они нам сказали, что гадают друг другу на картах. Лучшего времени для всяких таинств и гаданий нельзя, казалось, придумать. И мы попросили их нам погадать. Желающий чтобы ему погадали, брал телефонную трубку. И ему говорили, что ему выпала шестерка и это означает длинную дорогу. И говорили что-то еще. Гадание по телефону плохо усваивалось. Мы ничего не понимали. И тогда девчонки пригласили нас к себе. И мы, закутавшись простынями, пошли тихонько в их палату. Гадание на картах нам понравилось. Потом о простынях мы забыли и в майках и трусах сидели на их кроватях, рассказывали друг другу страшные и смешные истории. Девчонки лежали перед нами в ночных рубашках, прикрывшись не полностью одеялами, и в этом столько чувствовалось доверия, что мы хмелели только от этого. На следующую ночь после телефонных разговоров теперь уже девчонки те, что посмелее, пришли к нам в палату. Мы снова доверительно с ними болтали. Так продолжалось несколько ночей, пока в палату к девочкам, не ворвались пионервожатые. Мы услышали их голоса из палаты мальчиков. Не найдя в постелях несколько человек, они отправились в палату девочек. В это время нас человек пять уже разобрали по кроватям девчонки. Они нас спасали, прятали от пришедших. Мы лежали под одеялами, прижавшись к ним телами. Пионервожатые оказались в шоке, обнаружив в кроватях у девочек еще и мальчиков. Поднялся шум. Девчонок хотели отправить на экспертизу. Особенно на этом настаивала необычайно щепетильная медсестра, которая к своим сорока годам так и не распрощалась, похоже, с девственностью. Нам она представлялась просто старой девой. Она настаивала на экспертизе так, как будто преследовала какой-то свой патологический интерес. Девчонки категорически отказались с ней даже общаться на эту тему. У нас отняли телефон и запретили ночные похождения. Едва все словопрения по этому случаю стихли, как наши девчонки снова напугали вожатых. Они как обычно наряжались для танцев, но на этот раз накрасились так густо, что вожатые пришли в ужас. Девчонкам очень хотелось выглядеть взрослее и губная помада, румяна и тушь легли на их лица с явным перебором. Они отдаленно напоминали накрашенных гейш. На танцы их не пустили, отругали и заставили идти умываться. Такого унижения девчонки не хотели прощать. Тогда мы все устроили танцам бойкот и пошли гулять по территории лагеря. Мы играли в разные игры и занимались ухаживаниями. Вечерами мы играли с ними в футбол или в волейбол. У девчонок появилась новая забава. Они подкрадывались к какому-нибудь зазевавшемуся парню и ради смеха сдергивали с него штаны иногда даже с трусами. Все началось с того, что в футбол мы их стали обыгрывать. Тогда они придумали, как им у футболистов отнимать мяч. Они просто бежали не за мячом, а за парнем, который этот мяч вел к их воротам. Они догоняли его и сдергивали с него трусы. Пока он хватался за трусы и натягивал их на плавки, девчонки бежали с мячом к нашим воротам и забивали голы. Из двух зол пропускать голы или бегать без трусов мы выбирали первое. Однажды после игры в волейбол ко мне подошла Ленка Гусева и, сильно краснея, сказала, что ей нужно со мной поговорить. Мы отошли в сторонку. Ленка была сантиметров на семь выше меня и на год старше. Ее зрелые формы и необыкновенная статность не давали покоя не только мне но и другим ребятам. Когда мы стали друг против друга, то богатая грудь Ленки так натянула в мою сторону тонкую тенниску, что у меня в голове отчаянно помутилось. Мысленно я уже погладил все, что только в ней поспело и выглядело выдающимся, и вполне осознал, к чему в восхищении можно приложить руки. Но Ленка немного заикаясь от волнения, сказала, что со мной хочет дружить Рая Замечник. Я давно заметил, как эта девочка смотрела на меня слишком откровенным, любующимся взглядом. Ленкины формы от меня уплывали. Мне хотелось сказать: «Почему с ней, а не с тобой?» Но у нас так было принято. Если девчонка другого парня, то на нее больше никто не мог смотреть и претендовать. И если парень нравится твоей подруге, и она тебе об этом рассказала, то дорогу ей перебегать нельзя. Таковыми являлись святые правила нашей юности. И я стал дружить с Раей. Через несколько дней мы отправлялись в поход. Медсестра, эта старая дева, выступала категорически против похода. Мол, они и так в палаты друг к другу бегают, а в лесу и в платках за ними вообще уследить будет нельзя. Чего ей, как видно, необыкновенно хотелось. Но пионервожатые, все молодые ребята и девушки, сами хотели пойти в леса. В нашем отряде пионервожатого звали Игорем. В свои восемнадцать лет он имел разряд по боксу и вел себя с нами по-свойски, дружески. Скоро мы шли по красивейшим местам Рузы, через поля, холмы и леса. Спустя несколько дней пришли к озеру и разбили на его берегу лагерь. Все ребята рассчитывали на какую-то волю и самостоятельное общение с природой. Так оно и произошло. Вожатые за нами уже не следили. Мы купались, гуляли по лесу. Рая казалась мне молчаливой и застенчивой девушкой. Но не зря говорят в народе: «В тихом омуте черти водятся». Друзья передавали мне, что Рая дает всем отпор и даже не позволяет до себя дотронуться. Кого-то она оцарапала, кого-то тихонько отпихнула. В первый день похода на ночь в палатках собирали мальчиков отдельно и девочек отдельно. Во второй день похода и особенно в последнюю ночь за этим никто не следил. И я решился. Пробрался в палатку к девочкам, понимая, что позволю себе сегодня все, что захочу, и что мне будет позволено. В темноте позвал ее. Она откликнулась и я пробрался к ней и лег рядом. Некоторое время лежал, затаившись и ждал удобного момента. В это время в палатку кто-то входил, кто-то выходил. Остальные только притворялись спящими. На самом деле шла своя тихая жизнь и, казалось, руки жили этой своей отдельной жизнью. Я точно знал, что сегодня это произойдет и от этого сильно волновался. Выбрав момент, повернулся поудобнее к Рае и тихо положил руку ей на грудь. Она молчала. Я прочитал это, как полное согласие. Ее маленькая грудь приняла мою руку, как должное. Я чувствовал горошину под пальцами и мне открывались новые миры. Хотелось неведомого и большего. Я невесомо поднял руку и двинул по воздуху в нужном направлении, к неведомому, откуда к руке шел жар. И как только я положил руку на это место, то вдруг отдернул как от ожога. Замер, пытаясь понять, что же произошло. И все никак не мог понять и все себе объяснить. Едва я положил руку Рае на место полного доверия, как понял, что там уже лежит чья-то рука. И по тому, что это рука оказалась шершавой и лежала по хозяйски, я понял, что это чья-то чужая рука. Мало того я даже понял, чья это рука, но не мог себе некоторое время в этом признаться. Это была рука нашего вожатого Игоря. Шершавая, крепкая. Как раз несколько минут до этого я слышал, как он с шуточкой вошел в палатку и улегся с другой стороны от Раи. Еще прежде, когда я шел к палатке девушек, я слышал как из соседней палатки раздавался голос медсестры: «Ну, отстань, Игорь. Что ты делаешь?…» Она говорила эти слова и при этом мерзко хихикала. Потом вдруг она завопила с раздражением, испугом и злостью: «Совсем что ли ошалел? Черт, проклятый! Пошел вон отсюда…Уходи, уходи…» Как только я понял, чья это рука, то холод прошелся по всему моему телу. Я еще некоторое время лежал и приходил в себя. Потом поднялся и вышел из палатки. Обида душила меня, брала за горло. Я сидел на берегу озера и думал. Мне в спину был воткнут нож. Я его чувствовал физически. «Она не могла не знать, что это его рука. И она ничего ему не сказала. Не возражала… Не попросила у меня защиты. Значит, она сама этого хотела…» Мысли кружил мне голову, глаза увлажнились, но на это я только по мужски сплевывал в траву. Меня нашел Митька Дмитриев и сказал, что меня ищет Рая. Я ему ничего не ответил. Он сказал мне, что она хочет со мной поговорить. Я молчал и ничего не говорил. Только продолжал сплевывать в траву. Мне ничего не хотелось говорить. И я не хотел, чтобы происшедшее стало достоянием всех. Позже, когда пережил случившееся и мне стало отчего-то легко, ко мне подходили девочки и просили за Раю. Они уговаривали меня, чтобы я с ней поговорил, рассказывали, что она страдает. Но меня это совсем уже как-то не трогало. Они просили мне рассказать, что же произошло. Я отмалчивался. Позже Рая, похоже, что-то все-таки рассказала подругам. Но, наверно, не всем. Потому что ребята и девочки подходили ко мне и просили меня, ее простить. По дороге домой после смены ко мне в автобусе снова подсел посланец девчат Митя Дмитриев и сказал, что Рая просит у меня прощение. «Она не могла поступить иначе», – передавал он мне чьи-то слова. «Как иначе?» – поинтересовался я. Мне хотелось узнать, что ему известно. Митя ничего не ответил, потому что ничего не знал. Его не посветили в происшедшее. Тогда он снова сказал, что Рая страдает и ее нужно простить. «Ты простишь ее? Простишь?» – все спрашивал он, надеясь, что ему удастся выполнить возложенную на него миссию примирения. Я ему так ничего и не ответил. Только отрицательно мотнул головой, когда он слишком ко мне стал приставать. И все.