Страница 35 из 37
Расчет произвели вторично, он был не так-то сложен. Электронная счетно-решающая установка обеспечивала необходимую точность. Результат остался прежним, совпадали даже восьмые знаки после запятой.
Николай Николаевич задумался.
— Ах, зангезур-занзибар! — вырвалось у него. — Неужели нас ожидает резкое падение плотности? Но до центра земли остались сущие пустяки, всего каких-то полторы тысячи километров.
Геолог прикидывает в уме, какое же может быть падение плотности, и ожесточенно скребет лысину. Только немедленный переход в жидкое состояние может спасти положение. Однако сейсмические анализаторы прощупывают ядро на три сотни километров в глубь (что равносильно трем суткам пути) и не отмечают изменений в физических свойствах вещества.
— Не пустота же в центре ядра, как в гнилом орехе?
— В гнилом орехе?
На Скорюпина нападает безудержный приступ смеха. Связист запрокидывает голову, на его длинной шее набухают вены. Николай Николаевич сосредоточенно смотрит на Павла, и ему тоже делается весело. Ученый разражается оглушительным басистым хохотом. Оба смеются до слез, до полного изнеможения. Их голоса эхом перекатываются по пустынным кабинам, и кажется, вместе с ними начинают смеяться и вздрагивать стены подземохода, пульты, приборы. Им чудится: двигатель сменил звук работы, газовая струя клокочет в нем хриплым старушечьим смехом. Бур хихикает тонко и пронзительно.
Дектяреву впервые за все время пребывания в подземоходе становится по-настоящему страшно. У него появляется желание бежать вон, бежать не оглядываясь, ничего не видя и не слыша. Потерять рассудок ему гораздо страшнее, чем расстаться с жизнью.
Безумие погубит все, всю проделанную работу.
Ученому удается подавить смех, но болезненные спазмы в животе еще долго сотрясают его тело. Проходит добрая четверть часа, прежде чем Николай Николаевич в состоянии произнести что-либо членораздельное.
— Павел, довольно!
Скорюпин медленно сползает на пол. Его шея становится еще длиннее, по лицу разливается бледность, весь он подергивается от икоты. Николай Николаевич вскакивает, чтобы прийти на помощь связисту и тут же падает обратно в кресло.
Ноги!
Ноги не держат его… Да ведь тело весит сущие пустяки. Что же происходит с ногами?
До Павла он добирается на четвереньках и оттаскивает его к стене на матрац. Теперь они лежат рядом и дышат, будто только что выбрались на берег, переплыв широкую реку.
— Что же это с нами, Николай Николаевич? — не открывая глаз, спрашивает Павел.
— Похоже, нервы.
— А нам еще так далеко… Что, если мы… — Павел не договаривает и открывает глаза. Зрачки расширены и неподвижны.
— Да ты не думай об этом.
— Меня же Таня ждет, Николай Николаевич.
— Ну, вот ты о Тане и думай. Стисни зубы и думай. Представь себе, как мы выйдем из подземохода, как нас встретят, как мы снова пустимся в путешествие к центру Земли.
У Павла не прекращалась икота, он сел и потянулся к банке с водой. А Николай Николаевич размышлял о своих ногах. Если он сейчас встанет, удержат ли они его? Воздух в кабине показался ему насыщенным тонкой сухой пылью, чего никак быть не могло, — аппараты поддерживают необходимую влажность воздуха и очищают его.
Привычка анализировать события взяла верх. Дектярев не мог не видеть прямой связи между истерическим смехом Скорюпина и непонятным состоянием своих ног. Оставалось выяснить, какому воздействию подвергались они одновременно, он и Павел.
И тогда, с холодком в сердце, Дектярев вспомнил об излучении. Как можно было забыть о нем? В кресле Валентина Макаровича теперь постоянно сидит Скорюпин и по требованию Николая Николаевича сообщает показания того или другого прибора. Сам же ученый не видит ни счетчиков атомных частиц, ни дозиметров — они обращены к нему тыльной стороной.
Желая взглянуть на дозиметры, Дектярев, забывшись, вскочил на ноги. Он тут же упал лицом вниз. И долго лежал без движения, оглушенный не столько силой падения — удар оказался почти безболезненным, едва ощутимым, — сколько сознанием несчастья, в котором уже не могло быть никаких сомнений.
Скорюпин сидел пораженный.
— Что это… что с вами, Николай Николаевич? — вскричал Паша.
— Пустяки, — геолог повернулся на спину, сел, потрогал колени. — У меня еще в детстве такое случалось, — солгал он. — Наследственность. Вот тут, с коленными чашечками. Постепенно отойдет. Ты, Паша, не обращай внимания.
С того места, где теперь сидел Николай Николаевич, уже были видны дозиметры и счетчики. Под каждым из восьми дозиметров светились зловещие рубиновые звездочки, а нити на шкалах показывали такую величину радиации внутри корабля, что у геолога сразу вспотела лысина.
Стены более не спасали от смертоносного лучевого воздействия. Смерть вошла в помещения корабля. Николай Николаевич рванулся было к люку в кабину управления, чтобы остановить подземоход. И тут же устыдился своей минутной слабости.
Остановить? Зачем?…
Поздно…
26
Один…
Николай Николаевич плотнее закутался в одеяло. Его знобило. Он сидел в кресле, низко пригнувшись к пульту, касаясь его грудью, и с трудом выводил строчку за строчкой. Буквы получались корявые, крупные, они то налезали друг на друга, то между ними возникали большие промежутки. Казалось, ученый разучился писать. У него страдальчески приоткрылся уголок рта, дыхание стало прерывистым, горячим.
«Я остался один, — говорили строчки. — Надежды никакой. Ноги отнялись, правая рука тоже. Пишу левой. Писать трудно, в груди горит, мысли путаются… Но я еще жив…»
Электроперо выскользнуло из деревенеющих пальцев. Рука медленно потянулась за ним. Это была трудная задача — снова заполучить тонкий металлический стержень. Пальцы почти полностью утратили чувствительность.
«Подземоход вошел в зону пониженной плотности. В ядре оказалось еще одно ядро. Плотность вещества резко упала, она необычайно низка и равна плотности атмосферы на уровне моря. Его состав…»
Дектярев потерял сознание. Хронометр отсчитал десять часов, прежде чем он снова открыл глаза. Геологу показалось, что забытье длилось одно мгновение. Последнее время участились такие внезапные обмороки.
«…Его состав для меня загадка. Кажется, Биронт и на этот раз предсказал точно. Скорее всего внутреннее ядро состоит из антивещества. Вокруг антипротонов вращаются положительные электроны. Как оно возникает? Наверное, в результате перехода в новое качество на внутренней границе твердого ядра… Не знаю. Я убедился только, что именно здесь возникает излучение, открытое Биронтом. Подземоход скоро окажется в его гипоцентре. Вещество распадается, принимает какую-то элементарную форму. Но процесс крайне замедлен. Что тормозит его, тоже не могу объяснить. Рад пока одному — замедленность процесса спасает подземоход от аннигиляции. Машина борется… Она среди холодного солнца…»
Холодное солнце!
Дектярев захохотал почти беззвучно, широко открывая рот. Тело его забилось в конвульсиях. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось справиться с нервным припадком. Писать больше он не мог и, утихнув, долго сидел, уронив голову на грудь, часто вздрагивая, озираясь по сторонам.
Пальцы опять выронили стерженек. Руку свело судорогой. Николай Николаевич, съежившись от боли, стал сгибать и разгибать ее в локте. Он и на этот раз справился с параличом. И хотя излучение неумолимо делало свое дело, Дектярев яростно отстаивал каждый час, каждую минуту жизни.
Что они могли изменить, эти минуты?
В подобных случаях люди призывают смерть, как избавление от непосильных страданий, и покорно ждут неизбежного конца. Однако было в Николае Николаевиче нечто более сильное, чем простое желание жить. Подземоход приближался к центру Земли. Осталось трое суток. Обострившимся слухом Дектярев ловил звуки работающих машин. Автоматы действовали безукоризненно, и только гироскопический водитель вел себя все неувереннее. Перо на ленте курсозадатчика вместо прямой линии вычерчивало волнистую, лишенную всякой закономерности кривую.