Страница 10 из 37
Таким образом, Николай Николаевич спал подряд не более четверти часа, хотя в общей сложности набирал за сутки никак не меньше десяти часов.
Меньше всех спал Вадим. Придирчиво присматриваясь и прислушиваясь к работе машин, он нащупал слабое звено в конструкции подземохода. Корпус должен иметь иной профиль! Это выяснилось только сейчас, на глубине в двести тридцать километров. Электронно-счетная машина, получив более миллиона замеров давления в разных точках обшивки, составила и решила интегральное уравнение. В воображении Вадима вырисовывался новый корабль — вытянутый эллипсоид с заостренным носом.
Вадим переживал спокойное удовлетворение. Он посвящал в свои наблюдения водителя. Вдвоем они часами прикидывали, как можно перекроить «ПВ-313», а главное — как повысить его скорость.
— Главное — скорость, — повторял Вадим. — Год назад, два-три года назад наши подземоходы тоже делали полметра в секунду. Пора перешагнуть и этот барьер.
Не знал отдыха и Скорюпин. Передача следовала за передачей. Наверх о своих успехах торопились сообщить Вадим, Дектярев, Биронт. Когда же не было передач, Паша терзал приемник, пытаясь поймать ответное сообщение. Однако наземные станции молчали.
Начались четвертые сутки пути.
Далекие сотрясения базальта заставили встревожиться Вадима. Заметно возросла вибрация корпуса. Вадим, выпрямляясь в кресле, прислушивался, отвечал взглядом на взгляд Михеева. Иногда включал звуковой индикатор, пытаясь по спектру сейсмических колебаний определить силу взрывных волн в гипоцентре. На помощь ему приходил Дектярев. Получив результат расчета, геолог и конструктор исподтишка наблюдали друг за другом. Недра угрожали изрядной встряской.
— Выдержим? — спрашивал Николай Николаевич, кивком головы указывая на стены кабины.
— Да. Вполне.
— А может, того… пора и восвояси? — геолог понижал голос и косился на Биронта. — Или задержаться на месте. А то, знаете, наши наблюдения прямо-таки не успевают за движением подземохода. Невозможно учесть все, что подкарауливает нас в этой преисподней.
— Всякое явление лучше всего наблюдать вблизи, — возражал Вадим. — Ну, хорошо, мы вернемся. Разве вы не пожелаете больше участвовать в рейсах? И разве вы успокоитесь на глубине в двести километров?
— Ох, пасую, Вадим Сергеевич, пасую.
К исходу четвертых суток вибрация корпуса нарушила спокойное существование экипажа. Корпус гудел растревоженным гигантским пчелиным ульем. Мелко дрожали кресла, пульт, крышки люков. Только вытянувшись в гамаке, можно было освободиться от этого неприятного ощущения.
У Биронта разболелась голова. Схватившись за нее руками, он громко стонал, охал, пытался продолжать наблюдения и, не выдержав, спасался бегством. Отлежавшись, торопился обратно к пульту. Теперь Валентин. Макарович и не заикался о возвращении, угрюмо отмалчивался, когда ему напоминали об этом. Атомист не желал терять ни минуты. Вибрация корпуса не внушала ему страха (за безопасность корабля пусть беспокоится Сурков), но приводила его в отчаяние, потому что мешала работать.
Атомист с завистью поглядывал на Дектярева. У того был невозмутимый вид. Разве такого человека проймет вибрация?
Все чаще Михеев, Чураков да и сам Сурков искали спасения в гамаках.
— Нужно прекратить погружение, — настаивал Михеев.
— Еще немного, Петр Афанасьевич, — отвечал Вадим. — Должны же мы иметь представление о том, что такое гипоцентры.
А сам стискивал зубы. Его бесило только одно — пришлось оставить исследования. Вибрация мешала сосредоточиться.
Однажды Скорюпину после долгого и утомительного блуждания в море звуков удалось услышать человеческий голос. На шкале индикатора ожила голубая линеечка, затрепетала змейкой, посредине возникла пика.
— Станция на приеме! — закричал Паша.
Его обступили выскочившие из гамаков Михеев, Сурков, Чураков и Биронт. Только Дектярев остался сидеть в своем кресле за пультом и ограничился тем, что включил репродуктор внутренней связи.
Паша повернул переключатель. Кабины вездехода наполнились ревом и грохотом. В этом шуме слышался звон колоколов, вой вентиляторов, скрежет металла о металл, крики каких-то животных. Можно было подумать, что где-то в глубине под кораблем таится мир, населенный сказочными гигантами, и звуки этого мира грозным предупреждением проникли в помещения подземохода.
Резонансная настройка автоматически освободилась от помех. Из репродукторов во всех четырех кабинах раздался отчетливый голос директора наземной станции.
«…От вас принято восемь сообщений. Вами проделана большая и ценная работа. Тем важнее ваше скорейшее возвращение…»
Минуту было тихо. Голубая змейка утомленно выпрямилась в неподвижную линию.
— Нет, ты у меня так не отделаешься! — зашипел рассерженный Скорюпин и грудью лег на край пульта, ожесточенно завертел лимбами настройки.
— Вот досада, — проворчал Биронт. — Неужели нельзя было придумать хорошую связь?
Ему не ответили. Все продолжали стоять вокруг Паши и через его плечо заглядывали в матовый прямоугольник прибора. Приемник молчал.
13
Несмотря на вибрацию, механизмы работали по-прежнему безотказно. Андрей сидел в кресле и привычно поглядывал на приборы.
Двести два километра глубины… Давление семьдесят две тысячи атмосфер… Температура, правда, поднимается не так уж быстро. Перешагнув через две тысячи градусов, за четвертые сутки она прибыла всего на сто градусов.
На экране оранжевое сияние перешло в зеленое. Световое излучение смещалось в сторону фиолетовой части спектра.
В голову лезут непрошеные мысли. Вибрация мешает думать, но мысли назойливо тянутся друг за другом.
Лена… Конечно, она не догадывается. И до чего это нелепо: знать девушку столько лет, но полюбить ее, когда она стала женой твоего лучшего друга.
Глаза Андрея бездумно устремлены на экран. Неожиданно вспоминаются яблоневые сады, высокий берег реки. Потом переезд в другой город, куда отца назначили начальником строительства. Знакомство с Вадимом… Завод… Лена-лаборантка…
Вдруг его сознания уколом иглы касается мысль: правильно ли было связать свою судьбу с подземоходами? Вот уже четыре года провел он в подземных рейсах, добросовестно выполняя свои обязанности. Но ничто ни разу не взволновало его, не поразило его воображения.
Андрей пришел на подземоходы следом за Вадимом. Он втайне завидовал пытливой и порывистой натуре товарища, старался во всем подражать ему, тянулся за ним.
Правильно ли он поступил, посвятив себя чужой мечте?
Ну, а если бы ему довелось принять участие в космическом рейсе, опуститься на поверхность луны, Марса или планеты чужой солнечной системы? Неужели и тогда не дрогнуло бы сердце?
В душе Андрея зашевелилось глухое и безотчетное беспокойство. Оно посетило его впервые и почему-то именно во время такого напряженного и ответственного рейса.
Вибрация путает мысли, от нее в висках тяжесть. Андрей бросает взгляд на приборы. Нити застыли неподвижно. Машине нет дела ни до происходящего в душе механика, ни до той звуковой бури, которая нарастает вокруг корабля.
По скобам Андрей добирается до кабины отдыха, ложится в гамак. Рядом стонет Биронт. А Вадим, Дектярев и Михеев продолжают обсуждать все тот же вопрос: поворачивать ли подземоход обратно или двигаться дальше.
— Я настаиваю на возвращении, — говорит Михеев. — Этого требует главный конструктор. Мы не знаем, что нас ожидает внизу.
— Если бы знали, Петр Афанасьевич, — отвечает спокойный, приглушенный гулом вибрации голос Вадима, — действительно не имело бы смысла ослушиваться начальства. Может быть, у вас есть более серьезные доводы?
Андрей улыбается в подушку: кого захотели переговорить — Вадима Суркова.
— Хотя бы вибрация.
— Ну, хорошо. А вы представьте себе, что вибрация захватила бы нас в самом начале рейса, на глубине, скажем, километров двадцать пять-тридцать. Вы бы что, тоже потребовали возвращения?