Страница 8 из 11
Круглыми сутками Ева сидела на этой вонючей подстилке, поджав под себя босые, онемевшие от холода ступни, и смотрела на закрытый люк в потолке. Сквозь щели в досках сочился мутный, желтоватый, как моча, свет, и только благодаря ему девушка различала хоть что-то в окружающем мраке. Горе от потери семьи отступило на второй план: голову поднял инстинкт самосохранения. Она была в плену у убийц, безжалостно застреливших пятилетнюю девочку. Пока Еву не трогали, но зачем-то же она им понадобилась. Что с ней планируют сделать? Убить как ненужную свидетельницу? Логичнее было избавиться от помехи в квартире. Потребовать выкуп? Но у кого? Надругаться, а застрелить после? Ни один из вариантов не объяснял, почему бандиты медлят?
Когда Еву привезли в этот ветхий дом на отшибе цивилизации, собственная участь её не тревожила, но сейчас неизвестность пугала до тошноты. Каждый раз, когда над головой раздавались шаги, девушка вздрагивала. Дважды в день крышка погреба поднималась, и, заслоняя свет, в квадратном проёме вырастала тёмная мужская фигура. Хлипкая деревянная лестница шаталась и скрипела под чужими ботинками. Мозг настойчиво подкидывал идеи побега. Воображение рисовало красочный фильм: Ева вскакивает с тюфяка, бросается на спускающегося бандита; его нога соскальзывает с перекладины, убийца растягивается на полу, и пленница обрушивает на него металлическое ведро, которое ей оставили для оправления надобностей; бьёт с остервенением, пока не увидит кровь, и устремляется к спасительному люку над головой.
Ева думала об этом постоянно. Прокручивала в мыслях один и тот же сценарий, но стоило ржавым петлям поднимающейся дверцы заскрипеть, и девушка замирала, парализованная животным ужасом.
На пол рядом с лестницей опускалась миска с жидкой кашей — то ли овсянкой, то ли перловкой — и кружка с водой. Вся посуда пластмассовая, словно игрушечная. В вязкую жижу была воткнута одноразовая ложка. Ева не ела. Думать не могла о таких вещах.
Со стороны люка донеслись голоса переругивающихся бандитов:
— Надо, чтобы она ела. Заказчику не понравится, если девчонка сдохнет.
Что всё это значит? Кто-то приказал её похитить и держать в подвале? Зачем? Что, чёрт побери, с ней собираются сделать? Кому понадобилась студентка из простой, не самой богатой семьи? Судя по обрывкам разговора, услышанного в ночь похищения, её отец любил азартные игры, возможно, тайно заглядывал в казино и однажды крупно задолжал. Что если ей предстоит отрабатывать отцовские долги? Что если её продадут в рабство?
«Я не буду об этом думать».
И она не думала, а потом в подобных размышлениях пропал смысл.
Глава 7.2
Они приходили со сводящей с ума регулярностью, достаточно часто, чтобы, проснувшись в подвальном сумраке, начать с содроганием прислушиваться к тишине. Шаги могли раздаться в любой момент — тяжёлая поступь, сотрясавшая пол, который для неё был потолком камеры. Вскоре Ева научилась угадывать намерения своих надзирателей. Неспешная походка и молчание означали, что можно снова дышать: ей несут еду. А громкий топот и звуки шутливой перебранки…. Как правило, в погреб спускался кто-то один, а остальные ждали своей очереди, сгрудившись вокруг открытого люка. Но были дни, когда её тело разрывали на части десятки грубых омерзительных рук.
Возможно, мучители приходили в определённое время. Возможно, действовали спонтанно. У Евы не было часов, чтобы выявить закономерность либо её отсутствие. Не было даже крошечного окошка под потолком, чтобы следить за сменой суток. Четыре стены и постоянная темнота создавали ощущение бесконечной ночи, непрекращающегося кошмара. Лежа в порванной пижаме на продавленном тюфяке, она не верила, не могла поверить в то, что не спит, что вот это всё: зловонный матрас под щекой, синяки, кровь между ног, — всё это реально. Бред! Так не бывает! Она не из тех, с кем случается такое! Она не ходит по безлюдным улицам в тёмное время суток, не носит вызывающую одежду, не напивается в хлам в незнакомой компании. Она не из тех девушек, которых насилуют. Но это произошло и произошло с ней, и продолжало повторяться изо дня в день, и Ева не могла себя защитить. Невыносимая беспомощность рождала не страх — ярость. Ярость, которая росла с каждым прикосновением, заставляющим чувствовать себя грязной, слабой, униженной. Эти твари убили её семью, на глазах застрелили маленькую сестрёнку, а саму Еву превратили в вещь, в кусок мяса, которым пользовались. Неужели это сойдёт им с рук? Неужели её мучители останутся безнаказанными? Она хотела их убить. Искромсать. Впиться зубами в горло, разрывая артерии. Гнев не находил выхода, и казалось, будто глаза Евы кипят, кости плавятся, кожа трескается и сползает, потому что человеческое тело не способно вместить столько ненависти. Как можно ненавидеть так сильно и не взорваться изнутри? Ей больше не было больно. Не было страшно. Она вся превратилась в кипящую массу ярости, в бесформенное, бестелесное нечто, безудержно жаждущее мести. Распластанная под очередным насильником, Ева разбитыми губами шептала обрывки услышанных когда-то молитв, придумывала собственные, требуя от всевышнего справедливости, заклиная покарать тех, кто убил её семью, но бог не ответил, остался глух. И тогда она позвала дьявола.
Глава 8
«Вы предлагали свою душу».
С тех пор как насильники ушли, до пленницы не донеслось ни звука, если не считать обычных скрипов и шорохов пустого деревянного дома. Избитая, она лежала на грязном матрасе, когда в темноте раздался этот вкрадчивый голос. Ева не испугалась, решив, что от боли и потрясения у неё начались галлюцинации. Если она сошла с ума, это к лучшему: возможно, ей повезёт и связь с реальностью будет потеряна окончательно. Ева смутно помнила, как в агонии бессвязно шептала какой-то теологический бред, мешала молитвы с проклятиями, торговалась то с богом, то с дьяволом, мечтая об одном — отомстить. Но верила ли она, что будет услышана?
Голос прозвучал снова, на этот раз ближе. Бархатный, мягкий, богатый на интонации, он больше не напоминал едва различимый шепоток в голове, игру помутившегося рассудка, пытающегося выдать желаемое за действительное.
«Вы звали — и я пришёл».
Тени сгущались, складываясь в силуэт, отдалённо похожий на человеческий. Очертания становились более явными. Темнота уплотнялась, концентрируясь в одном месте. Наконец у мрака появилось лицо, и лицо это принадлежало мужчине. Для исчадия ада оно казалось странно взволнованным.
При виде багровых кровоподтёков на теле пленницы таинственный незнакомец — бес, дьявол? — гневно сжал кулаки, и Ева поёжилась от неприятного ощущения: её травмы будто подвергались пристальному анализу. Инстинктивно она попыталась прикрыться остатками разорванной в лохмотья пижамы.
— И кто же ты? — равнодушно спросила Ева. Самое страшное с ней случилось — мало, что могло вывести её из апатии.
Дьявольски красивый мужчина, застывший перед ней материальным подтверждением религиозных доктрин, был либо галлюцинацией, либо приспешником Сатаны, но точно не ангелом — не с такими красными глазами и мертвенно-бледной кожей. Необычные черты делали существо похожим на представителя инопланетной расы, близкой к земной, но в то же время неуловимо от неё отличающейся: выраженные скулы, ромбовидные зрачки. Из-под верхней губы выглядывали острые кончики клыков, особенно заметные, когда незнакомец говорил. Одежда на нём была простой и неброской: чёрная однотонная рубашка и брюки.
Ничего из этого Ева не замечала. Значение имело одно: её мольбы услышали. И если на помощь к пленнице поспешил не милосердный господь, а сломавшаяся, не выдержавшая напряжения психика, что ж, так тому и быть.
— Я реален, — сказал мужчина, уловив на лице собеседницы тень сомнения.
— Так утверждала бы любая галлюцинация, — ответила Ева.
Незнакомец с красными глазами усмехнулся:
— Меня зовут Велар.