Страница 7 из 11
Ева инстинктивно бросила взгляд на диван, в котором затаилась сестра. Лихорадочно оглядела комнату, ища, где спрятаться ей самой. Подбежала к окну, распахнула шторы — слишком высоко. Шаги замерли. Громадная тень заслонила свет, падающий из прихожей. В стекле отразился тёмный человеческий силуэт: за дверью стояли. Дверная ручка скрипнула и начала поворачиваться.
Ева попятилась и схватила первый попавшийся предмет — стеклянную вазу. Как только дверь распахнулась, девушка метнула своё импровизированное оружие в вошедшего, и то со звоном разбилось о косяк над головой убийцы. Мужчина выругался. Ева принялась панически швырять в него всё, до чего могла дотянуться: диски, книги, сувениры, настольную лампу. Когда снаряды закончились, она сжала в руке канцелярский нож.
— Бешеная, — восхищённо присвистнули за спиной стоящего на пороге бандита. — Мне такие нравятся. Возьмём её с собой?
— Заткнись.
Коренастая фигура перекрыла дверной проём. Волосатая рука потянулась к выключателю на стене — в глаза ударил ослепляющий после темноты свет. Ева поморщилась, заслоняя лицо ладонью. В комнату вошли двое. У того, кто переступил порог первым, по щеке текла кровь. Широкий и мощный, он надвигался на девушку, играя желваками квадратной челюсти. Второй незнакомец, вошедший следом, глумливо скалился.
— Убирайтесь! — закричала Ева, размахивая перед собой ножом для резки бумаги. Ладони вспотели. Пластмассовая ручка выскальзывала из влажных пальцев. Девушка решила, что, когда разбойник приблизится, надо целиться в шею, в артерию, и спросила себя, сможет ли хладнокровно убить человека. А затем подумала о спрятавшейся в диване сестре: «Молчи, Кира, молчи. Умоляю».
Как долго пятилетний ребёнок может лежать тихо, не шевелясь? Кира напугана. Что если она заплачет или начнёт звать сестру, родителей? Еву прошил ледяной озноб.
Будто прочитав её мысли, один из бандитов — тот, что всё время насмешливо ухмылялся, — огляделся по сторонам:
— Девчонка здесь одна? Ты все комнаты осмотрел? Должен быть ещё ребёнок: в доме полно игрушек.
Внутри у Евы похолодело.
«Молчи, только молчи», — повторила она свою мантру. И тут в звенящей тишине со стороны дивана раздалось знакомое дребезжание. Хомяк.
Пытаясь переключить внимание убийц на себя, Ева бросилась вперёд, размахивая лезвием. Она не успела сообразить, что делает: тело среагировало раньше. Сработал древний как мир материнский инстинкт — защитить, спасти, заслонить собой. Кира, маленькая ласковая Кира лежала, свернувшись клубочком, под диванным сидением, плакала и тряслась от страха. Она обнимала Еву крохотными ручками, притягивала за шею к себе и шептала, что сестра самая лучшая, что любит её больше, чем маму и папу. Милое, трогательное, беззаветно преданное ей создание. Ева не могла допустить, чтобы сестре причинили боль. В голове эхом пронеслось воспоминание о двух грянувших друг за другом выстрелах. Что если?.. О боже, боже, нет-нет-нет….
С воплем отчаяния Ева вскинула нож. Быкоподобный вытащил из-за пояса пистолет и нацелил девушке в грудь.
— Брось, — сказал он, злобно прищурившись.
Ева разжала пальцы и разрыдалась. На неё обрушился мощный, сбивающий с ног удар. Она не поняла, куда он пришёлся, — болело всё: голова, челюсть, горела и пульсировала щека. Рот наполнился кровью. Любитель зубоскалить обошёл оглушённую, лежащую на полу жертву и, сжимая пистолет, уверенно направился к дивану. Ева дёрнулась, но была придавлена тяжёлым армейским ботинком к ковру.
— Пожалуйста, не надо, не трогайте её, — умоляла она.
Убийца наклонился, сдёрнул постельное бельё и поднял диванную спинку. Раздался испуганный детский крик.
— Пожалуйста, пожалуйста, — шептала Ева, заливаясь слезами.
Незнакомец вскинул руку с пистолетом. Прогремел выстрел — и крик оборвался.
Всё кончено. Мама, папа, Кира — мертвы. Убиты. У неё больше нет семьи. Никого нет. Она не разрыдалась, не заголосила в отчаянии — обмякла на полу, безучастная, словно мёртвая, и невидящими глазами уставилась в потолок.
Её скрутили и грубо поволокли. Она не сопротивлялась. Ничто не имело значения. Тело казалось чужим. Ноги, будто лишённые костей, тянулись по полу бесполезными верёвками. Диванная спинка так и осталась откинутой. Её сестра была там. Её сестра…
Перед лицом промелькнули книжные полки в прихожей, открытая дверь в детскую… Безвольная рука, лежащая в луже крови. Ева закричала. И продолжала кричать, даже когда мужская мозолистая ладонь зажала ей рот. Кричала, выла, пока её тащили вниз по бесконечному лестничному пролёту и когда с силой заталкивали в незнакомую машину с тонированными стёклами. И спустя километры серой равнодушной трассы, прямой, как дорога в ад, всё ещё тряслась в безумной неудержимой истерике. А потом, окаменев, затихла.
Глава 7.1
Как странно, что она не сошла с ума. Первые часы Еве казалось, что рассудок её покинул. Истерика сменилась оцепенением. За окном проносился асфальт. Целую вечность Ева смотрела на узкую белую полосу вдоль обочины, а затем машина замедлила ход, свернула в лес, на просёлочную дорогу, плотно зажатую между деревьями и кустарниками. Под колёсами заскрипел гравий. По крыше и стёклам заколотили ветки. Мелкие камни сменились двумя разбитыми колеями среди островков травы, те — месивом грязи. Долгие десять минут автомобиль буксовал. Двинулся дальше, трясясь на ухабах. Еву подбрасывало на сидении. Голова казалась и звеняще пустой, и заполненной мягкой ватой, сквозь которую не могла пробиться ни одна мысль.
Лес остался позади. Двигатель больше не надрывался, вытаскивая стальную махину из ям. Машина выехала на поле. Пересекла его под начинающимся и всё усиливающимся дождём и наконец, века спустя, затормозила. Ева сидела, бездумно глядя на свои руки, пока дверца не распахнулась и девушку не вытащили наружу под ливень. Толкнули в спину. Опять куда-то поволокли. Неважно. В мире больше ничего не имело смысла. С волос капала вода, текла по лицу. Ноги подкашивались. Хотелось упасть в грязь и лежать, погружаясь глубже. Хотелось умереть или сойти с ума. Впереди возвышался тёмный, наполовину заколоченный дом, похожий на дачный. Ева мазнула по нему равнодушным взглядом и уставилась на свои ступни, облепленные землёй. Она была босой и в пижаме. В синей пижаме с розовыми цветочками.
Перед лицом открылась дверь, прочная, стальная, неуместная в этой мрачной развалюхе, сложенной из гнилых брёвен. Еве казалось, что она смотрит фильм, спит и видит кошмар: это кто-то другой, спотыкаясь, идёт по длинному коридору с зелёными обоями, что лохмотьями свисают со стен, кто-то другой спускается по шаткой лестнице в затхлый погреб, и над головой кого-то другого со скрипом захлопывается тяжёлый люк.
А потом были долгие часы в темноте, когда она сидела на холодном полу и раскачивалась из стороны в сторону, незряче уставившись в одну точку; чернильная вечность, наполненная криками и отчаянием, неверием и бессильной злостью. Ненавистью.
Да, ненависти было больше всего. Она казалась материальной: у неё был металлический вкус крови из разбитой губы и едкий запах пороха, а ещё звук, самый страшный на свете, — звук оборванного выстрелом детского крика.
— Ты её бил? — Крышка погреба была откинута, и в сырую камеру падал свет. Ева лежала ничком в его бледно-жёлтом прямоугольнике, прижимаясь щекой к бетонному полу. Наверху у края люка стояли двое. До пленницы доносились голоса:
— Приказали ждать неделю!
— Я её и пальцем не тронул!
— Тогда почему у девчонки весь лоб в крови?
— Эта чокнутая билась головой об стену, пока я не остановил. Совсем спятила.
Ева засмеялась и принялась ногтями царапать собственное лицо.
Спустя несколько дней Ева заметила в углу тюфяк, сбившийся комками и весь прожжённый сигаретными окурками, — тонкий слой поролона, такой же холодный и жёсткий, как и голый бетонный пол, на который его бросили. Матрас был придвинут к стене с чёрными разводами плесени, перекинувшейся на ткань по его краям. Выглядел и пах так, словно его вытащили из горящего наркопритона.