Невеста наместника

Через какое-то время служанка пошла по залу зажигать свечи. Самые первые зажглись вдали — у хозяйского стола, на котором стояли бочонки с вином, лежала посуда и хлеб. Шеддерик решил немного подлить в свой кувшин, поднялся, с неудовольствием отметив, что все-таки вино оказалось коварным, и направился на свет свечей. К тому времени в зале было уже людно.

— Эй, белобрысый! — услышал он от одного из новоприбывших горожан, — ты не заблудился? Могу помочь найти выход!

Благородный чеор окинул нахала пьяным взглядом, решил, что это недостойный противник, и пошел дальше к выбранной цели.

Однако горожанин, подбодренный товарищами, не отступил и заехал благородному чеору кулаком в глаз. Верней попытался заехать — как бы Шеддерик ни был пьян, от этого простого удара он уклонился даже элегантно. Миновал противника и, осторожно поставив кувшин на стол, потянулся к бочонку.

Его тут же, под гогот гостей, оттащили за одежду, так что пришлось развернуться и отвесить противнику несильного тумака. Полученная плюха горожанина только обрадовала. Он широко улыбнулся, скинул шляпу, и полез в драку уже с полной отдачей, готовый навалять ифленцу так, чтобы тот надолго забыл дорогу в «Каракатицу». На шум вышел хозяин. Увидел, что творится, велел служанкам убрать подальше хрупкую посуду и сам встал у входа в кухню, монументально скрестив руки на груди.

Шеддерик получил несколько прямых ударов, сам украсил физиономию горожанина быстро краснеющим бланшем, ссадил костяшки пальцев, а под конец поймал противника за шиворот и уложил на предусмотрительно освобожденный от посуды стол — лицом прямо к краникам, вбитым в винные бочонки. Улыбнулся хозяину, показывая, что все нормально, и дальше безобразие не продлится, и поднял взгляд на стену за винными бочонками.

После драки и от вина в голове у него немного шумело, но то, что было приколото маленькими гвоздиками к стене, заставило Шеддерика застыть и даже ослабить хватку. Чем его противник тут же воспользовался, вывернувшись, и приготовившись к повторению веселья. Светлый лорд же застыл подле дрянной, кое-как раскрашенной гравюры, отпечатанной на желтой дешевой бумаге.

— Кто это? — спросил Шеддерик дядю Янне, для верности ткнув в рисунок пальцем.

И тут же получил от отдышавшегося горожанина в ухо, да так, что в перед глазами мир сразу потемнел.

Пришел в себя от тощей струйки холодной воды, упавшей на лицо.

Проморгался, и тут понял, что хозяин со служанками поспешили утащить его из общего зала. Слева от него у горячей плиты суетилась кухарка, справа стояли дубовые бочки с водой: его отволокли на кухню и положили так, чтобы не мешал работать.

Попробовал языком зубы — один отозвался болью, во рту оставался привкус крови.

Шеддерик осторожно поднялся, проверяя попутно, все ли кости целы. Понял, что вроде бы на этот раз обошлось, поискал глазами хозяина и тут же нашел. Янне рубил мясо.

В зале было тихо — должно быть, уже глубокая ночь… в начале зимы дни особенно коротки, так что не угадаешь.

Янне обернулся, покачал головой:

— Ну, ты хорош! Домой-то пустят ли с такой рожей?

Шеддерик поморщился:

— Меня никто сегодня не ждет. Долго я тут?..

— Меньше получаса. Пришли ваши гвардейцы, всех разогнали. Теперь уж народ только завтра, может, соберется. Одни убытки от тебя.

Что-то надо было спросить — что-то очень важное. Шеддерик высмотрел кружку, и не задумываясь, что в нее налито, выпил одним глотком. Повезло — в кружке была вода. Он скривился при мысли, что еще ведь обратно идти в крепость. Да через не самые благополучные приречные районы…

— Кто это был у тебя на портрете? Там, на стене? Дрянной портрет, если честно…

— Вы, ифленцы, в искусстве хорошо понимаете…

— Так что за рисунок? Что за девица?

— Понравилась? Хорошая была девочка… убили ее, говорят. Когда штурмовали цитадель, они там оставались. Рэтах считал, что крепость неприступна ни с моря, ни с реки и оставил семью под защитой родного дома. Но он ошибся… и что толку, что сам погиб…

— Так она — медленно проговорил Шеддерик, пытаясь собраться с мыслями — дочь здешнего князя? Или кто?

Янне вытер руки ветошью, вышел в зал.

Свечи освещали портрет, как будто немного исправляя его. Янне часто смотрел на портрет с мыслю, что было бы, если бы когда-то очень давно они все-таки не вернулись домой из морской прогулки, стоило лишь завидеть паруса ифленской армады. Что, если бы он увез юную рэту в такие места, где до нее беспощадные убийцы с островов никогда не добрались бы?

Может, сейчас эта красивая решительная девочка была бы жива?

Но тогда, вероятно, город не получил бы предупреждения и жертв оказалось бы несоизмеримо больше…

— Ее звали Темершана. Она была совсем не похожа на наследницу Танеррета. Когда ей исполнилось тринадцать, отец подарил ей парусную лодку — «Блесну». Шанни готова была жить на этой лодке. Быстро всему училась, плавала как рыбка… мы называли ее юнгой, но это была лишь наполовину шутка. Спроси любого в городе, и каждый скажет, что сожалеют о ней и помнят. Мне она была тоже… родным человеком.

— Так ее помнят… и ты знал ее лично, дядя Янне?

— Что с того проку, ифленец? После осады в крепости не выжил никто. Да и в порту — мало кто уцелел. Ты видел, как горел город? Ты должен был видеть, наверняка ты тогда уже считался воином… как горел мой город. Горели дома на набережной… сейчас там хибары, а раньше жили моряки с семьями. Сад был, яблони цвели. Той осенью сгорело столько судеб, столько надежд… Но вам все было мало. Вам нужна была кровь, и кровь лилась без счета. Вам и тогда было все равно, кого резать… и сейчас все равно. Я хотел бы забыть. Но такое забыть невозможно, ифленец. Такое забыть невозможно. Знаешь, шел бы ты по добру, а то я сам тебя прибью… что за дурацкий день?!

Шеддерик молча пошел к выходу. Но у самого порога обернулся, ответив скорей себе, чем дяде Янне:

— Я не видел пожара. Я был далеко.

А вот то, что девушка на портрете слишком уж похожа на ореченную из монастыря Ленны — это вряд ли было совпадением. И об этом стоило поразмыслить. Всерьез.

Глава 3. Слово Золотой Матери

Темершана та Сиверс

Темершана любила работать одна. Ей нравилось, когда в мастерской гасли свечи и ореченные уходили, выполнив ежедневный урок, в сторону храма, просить о защите и святить те изделия, что удалось закончить. Изящные шкатулки, тонкой работы накладки на мебель и еще — особую деревянную посуду, в которую полагается складывать подношения духам-покровителям. Такие ставят в домах под идольцом Золотой Матери.

Темери любила работать одна, чтобы не мешали посторонние разговоры, шорохи. Не отвлекали от дела. Тогда и орнамент на шкатулку ложился точнее, более соответствовал тому, как она сама себе его представляла. И резец шел, словно сам, легко и уверенно.

Горели, потрескивая, три или четыре свечи. Их света с лихвой хватало, чтобы осветить небольшой стол, ящик с инструментами и листы эскизов. Темери, увлекшись, даже начинала мурлыкать какую-нибудь мелодию — то ли вспоминала, то ли придумывала на ходу. Работа ее успокаивала. Отгоняла непрошеные мысли о большом мире, в который однажды, и вероятно, скоро, придется вернуться. Вечера словно сплетались, сливались один с другим. Эта вереница могла бы стать бесконечной, и Темершана только радовалась бы такому повороту. Ведь когда ничего не меняется, ничего не может и разрушиться.

И тот день ничем не отличался от остальных. Мурлыкая мелодию, она старательно переносила орнамент с эскиза на крышку очередной шкатулки, как вдруг дверь мастерской приоткрылась и в щель просунулась голова одной из юных воспитанниц монахинь.

— Эй, Темери, — окликнула она, — иди скорее, тебя сестры ищут. Иди в храм, они говорят, надо, чтобы Ленна слышала!

Темери отложила карандаш и распрямилась. За собой она не помнила никаких прегрешений. Ничего такого, что потребовало бы немедленного вмешательства Золотой Матери.