Страница 4 из 6
«Тело как чужое, словно меня грузовик вчера переехал. Не болят только волосы», – медленно просыпались ощущения в ее рыжей голове. «Вот так незаметно подкрадывается старость», – следующей проснулась самоирония. А третьим опять обнаружилось чувство беспокойства, словно кто-то за ней наблюдает. «Бред какой-то, – сама уже подумала девушка. – «Здравствуй, паранойя!» И на всякий случай резко обернулась назад. Конечно, там никого не было.
Рассердившись на себя, она резко дернула ящик прикроватной тумбочки. Разбуженные пузырьки в нем звякнули и заворчали. Но Ленка была сурова – с шумом разгребла их и безжалостно ухватила нужный. В пенициллиновой склянке насмешливо лежала одна маленькая желтая таблетка. «Да, утро началось удачно!» – отметила девушка и, проглотив последнюю таблетку валерьянки, отправилась в душ в чем была – в одних зеленых шелковых трусиках. По дороге она зарулила на кухню с намереньем поставить чайник. Глянула в окно и улыбнулась: за окном белыми пушинками летел снег.
Крупные хлопья падали на подоконник и налипали на раму. Их резные концы, как лапки насекомых, распластались на стекле. Снежинки прижимались к окну, словно заглядывали внутрь. «Вот кто на меня уставился!» – расплылась в улыбке Лена и сама прижалась лбом к холодному стеклу. Взглянула вниз на своих тайных зрителей, одарив их улыбкой примадонны, глянула вверх, насколько это было возможно. Вместо неба – густая шевелящаяся паутина из белых снежных паучков. «Неба нет, – подумала Лена. – Неба. Net», – и поставила чайник на огонь.
Снежные наблюдатели все больше и больше наваливались на окно, с желанием лицезреть открывшееся шоу, а девушка, отметив этот успех про себя, откровенно повернулась к ним спиной и ушла в ванную деланно вихляющей походкой: «Я вас оставлю, господа!», – и с удовольствием заперлась в ванной.
Тревога исчезла, просто объяснившаяся присутствием белых заботливых трудяг-снежинок. Все трудяги, да и бездельники тоже, любят сладенькое. Даже если они снежинки. Надо же им как-то развлечься после трудового дня. Остатки страха девушка смыла под душем. Она даже замурлыкала какой-то мотивчик, растирая плечи, шею, живот. С грудью она обошлась особенно бережно. Из благодарности соски из упругих маленьких овалов цвета молочного шоколада стали мягкими и нежными кругами цвета какао.
«Ты родилась, чтоб работать в кондитерской, – сказал ей как-то Сашка, – тебя выдают соски». Она тогда рассмеялась и парировала: «А в тебе умер дегустатор!» – «Как это умер?!» – справедливо возмутился он тогда. Повелся, как маленький…
Но, в сущности, он был прав, ей нравилось быть среди кофе и десертов. Там она чувствовала себя на своем месте. Безупречные взбитые сливки, красноватая корица и темный шоколад, полупрозрачные яркие цукаты, молоко, ароматная пенка каппучино и воздушные меренги в горячем какао. В детстве их всем классом после кино приводили в кафе, и пока мальчишки кривлялись и басили, строя из себя взрослых и крутых, пока девчонки, жеманясь, поедали пирожные и разглядывали взрослых женщин и их наряды, Леночка замирала у стеклянной витрины с пирожными и креманками, заполненными чудесами в сахарной пудре. Она глядела вниз на волшебные сладости, она смотрела вверх насколько могла, и через двойное стекло холодного шкафа видела, как какая-нибудь немолодая уже женщина-продавщица в белом накрахмаленном колпаке, похожем на сахарный кулич, запускала кофе-машину или кофемолку. Или наполняла металлические круглые вазочки на трех закругленных ножках ребристой тягучей массой мороженного, похожей на толстую веревку. И женщина-волшебница заплетала эту веревку в высокую башню одним движением руки, а сверху украшала тертым печеньем, воздушной шоколадной стружкой или поливала темно-синим брусничным сиропом. Сироп стекал с белых холодных склонов, превращая лакомство в настоящую снежную гору. Так Леночка представляла себе Гималаи, про которые учили в школе. А потом подходил какой-нибудь толстый ребенок и забирал эту красоту. Леночка с грустью провожала его взглядом своих голубых глаз. Ей не хотелось съесть это холодное чудо – она знала его вкус, – но ей жалко было видеть, как вся сладкая красота грубо разваливается широкой алюминиевой столовской ложкой, даже не замеченная. Но превращение тёмных камушков-зерен в горьковатый, густо пахнущий ароматный порошок в кофемолке снова возвращало ее к радостям жизни. Верещание мотора слушалось ею, как музыка. А все думали, что ей хочется сладкого, и прозвали ее «Семенова – обжора», правда, к ее скелетику это имя надолго не пристало…
От влажного воздуха в ванной легкие ее расправились и удушливый кашель отступил. Этот кашель сопровождал ее, сколько она себя помнила. Из-за него она мало знала своих родителей, зато легко ориентировалась во всех легочных санаториях «от Москвы до самых до окраин». И когда родителей не стало, она этого практически не ощутила, хотя ей исполнилось тогда всего пятнадцать. В одном таком санатории она и познакомилась с Сашкой.
Но сейчас Ленку не слишком трогали воспоминания. Ее гораздо больше взволновала резкая боль чуть ниже ягодицы. Там проявился кошмарный черно-синий синяк огромного размера. Он был болючий-болючий и ужасающе яркий на ее молочной коже.
И тут девушка сделала то, чего никто бы не сделал на ее месте: подпрыгнула от радости в мокрой ванне, сморщив личико и разбрызгивая вокруг тяжелые капли. «Ура! Накрылась моя вечерняя работа и сто баксов с ней! Ура! Ураураура!!!» Она пулей вылетела из ванны, завернулась в полотенце и с чувством глубокого облегчения прошлепала в комнату. Схватила свою «Моторолку», подарок Сашки, и села на край постели. Вызов сработал одним нажатием кнопки. На другом конце включилась голосовая почта. «Так даже легче!» – радостно отметила Лена.
– Саша. Привет! Как дела? Еще спишь? Извини. Я сегодня не приду. У меня уважительная причина – большой и страшный синяк на ляжке. Ничем не скроешь и не замажешь. Так что извини еще раз, – и бросила трубку.
Повинуясь порыву радости, схожему с чувством легкости от сброшенной ноши, Ленка повалилась на кровать, раскинув руки. И плевать, что волосы промочили подушку! Потом вскочила и распахнула шторы. Утренний свет вспорол их мякоть, словно врач, вскрывающий загноившуюся рану. Кремовое небо влилось в комнату, а за ним открылись миллионы меренговых снежинок. Лене стало легче от света и неба. Еще недавно девушка почти ненавидела этих сладострастных белых зрителей, а сейчас радовалась каждому новому паучку – они падали на землю и им не было до нее никакого дела. Им нужно было работать – выбеливать землю, пряча скользкую наледь на дорогах. Делать то, для чего они созданы. Да здравствуют все синяки на свете и гололед!
Через полчаса Леночка Смирнова в черном пуховичке с седой опушкой под шиншиллу и удобных сапожках бежала по заснеженной улице на свою любимую работу. Вот куда она никак не хотела опаздывать или пропускать свою смену.
От вчерашнего гололеда осталось только воспоминание в виде бурой хлюпающей слякоти у троллейбусных остановок. Дворники поработали. Лене до метро было всего две остановки, и она решила пробежаться. Она чувствовала себя счастливой и свободной, вдыхая воздух вперемешку со снегом. Впереди у нее был новый день, полный любимой работы, и свободный вечер.
Разбросанная химическая соль прожигала темные пятна в кружеве снега на асфальте. «Как кляксы на промокашке или синяки на белой коже», – подумалось девушке. Черные пятна на белом асфальте бросались в глаза. Как по ступенькам, ее мысли от прогалин на тротуарах через синяк на собственной ноге перепрыгнули во вчерашний вечер. Вчера она получила свой синяк и приняла одно решение: попробовать делать то, что хочется самой. Только она очень устала и не додумала эту мысль, не решила, что конкретно ей хочется.
Леночка пробежала через пушистые уютные дворы, заснувшие в обильном декабрьском снегу, вышла у входа в метро. Снова ее неприятно поразил цвет снега на дороге. Еще белый и чистый во дворе дома, он словно истончался ближе к дороге. Его пропитывала серая вода, расползаясь по белому снеговому телу, как раковая опухоль. Снег становился грязным. А потом и просто грязью. У спуска в метро снега уже не было совсем. Из слякотной, разложившейся снежной плоти торчал обглоданный тысячами ног голый асфальт. Клочки истерзанного снега, бесформенного, ноздреватого, грязного, лежали на ступеньках, ведущих вниз, и хватались за обувь прохожих, умаляя о внимании, помощи или хотя бы смерти. Люди брезгливо морщились и приподнимали края одежды, стараясь ступать на пустое место. Пожилая толстая женщина в форменной робе поверх грязно-синей куртки большой деревянной шваброй сталкивала бывший снег к щелям ливневой канализации.