Просроченное завтра

Макс пытался понять, какого же на самом деле цвета глаза у Полины — до последней минуты они казались ему голубыми с мутным зеленоватым отливом, а на фоне окна даже волосы приобрели медный оттенок. Она подперла рукой щёку и глядела в пустоту уже минут пять. Обиделась — можно сказать, второй день знакомы, а уже делят деньги. С утра оба репетировали — он на квартире у Вити, она — на сцене. Затем решили пообедать в служебной столовой театра и прогуляться пешком до соляного городка. И вот теперь, когда он не позволил ей записать обед в счёт зарплаты, Полина может совсем отказаться идти с ним. Чёртик, оттянувший плечо хуже гитары, нашёптывал ему на ухо, что так даже лучше. Ей нечего делать в клубе из-за этой идиотки, притащившей своего богатенького шефа.

И дёрнуло же его заговорить с Полиной про деньги! Это Витя довёл его сегодня — этот баран не понимает слова «нет»! Он не будет работать барменом ни за сто пятьдесят, ни за триста рублей в сутки. Он не будет наливать пойло уродам и смотреть, как они снимают девок. Не будет!

— Ты дурак! — почти плюнул ему в лицо Витя, который проработал за барной стойкой уже почти два года, и все эти два года им приходилось строить выступления вокруг его смен.

Витя начал радостно — типа, это удача, и Макс до потолка должен прыгать! Это в другом клубе, там знакомый администратор, который составит им одинаковое расписание. Ничего не требуется, никакой школы барменов, только приятная рожа и наличие мужского достоинства. Хозяин вышвырнул девку, которая, видимо, стала слишком много от него требовать вне постели, и сказал администратору, что в баре с этого дня работают одни парни.

— Ты дурак! — повторял Витя вместо контраргумента всякий раз, как Макс говорил, что хочет зарабатывать только музыкой. — Музыкой никто не зарабатывает! Блин, Макс, это живые деньги. Две тысячи в месяц у тебя в кармане по любому, а чаевых порой набегает ещё столько же, если не больше. Макс, я плохого не предложу.

Для Вити это было удачей — у него семья, как-никак. Олька за статьи приносит сущие копейки, а выступают они катастрофически мало — группы растут как на дрожжах, а клубы — увы, нет. Но барменом он не пойдёт, хотя ему безумно нужны деньги. Может, подтянуть английский и податься в репетиторы — сейчас, похоже, все, кому не лень, этим занимаются. Со школьной программой он уж точно справится, а если к английскому ввернуть ещё и гитару, то ему ж с «битлами» цены не будет! Может, и не выйдут две тысячи, так хоть уважать себя будет.

Макс не понял, как у него это изо рта всё выскочило. Зачем он рассказал про работу бармена Полине? Жрал бы молча, не было бы скандала. Тоже молчаливого. Когда он достал деньги, оставшиеся с последнего концерта, она отвернулась к окну и больше не поворачивалась.

— Я не хотела об этом говорить, — вдруг сказала она через секунду после того, как он решил подняться и уйти.

Если не хотела, молчала бы и дальше, ведь он уже пять минут елозит на крае стула с гитарой за плечом.

— Макс, у меня много денег. У меня действительно их много.

Она продолжала смотреть в окно, но он всё равно уставился в пустой стол. Буфетчица только что протёрла его мокрой тряпкой, и Максу показалось, что тётка еле сдержалась, чтобы не залепить ему подзатыльник. За что? За то, что он не в состоянии быть мужиком! Таким, с которым баба не пререкается перед посторонними людьми о деньгах.

Деньги, у неё есть деньги! Он не хотел знать, откуда. В кино копейки, в театре тоже… Не копейки только у тех, кто не ругается в постели с «хозяевами жизни».

— Макс, я просто не хочу ими пользоваться, но они есть. Не надо из-за денег заниматься всякой ерундой. Лучше играй!

Макс сжал губы и вдавил ноги в пол — это она что, киношную роль репетирует? Или на самом деле берёт его на содержание? Совсем офигела!

— У меня богатый отец. Очень богатый. Он может содержать всю вашу группу.

Макс вскинул голову и утонул в озёрах её глаз — они синие с рыжиной. И бессовестно лгут — так же, как и язык, мелькающий между ненакрашенных и всё равно призывно блестящих губ.

— И что же это дочка богатого папочки снимает комнату в коммуналке? — спросил он, продолжая хохлиться, как старый ворон. Чёрная футболка, чёрная куртка… Только чёрного шарфа не хватает — длинного, надо им обзавестись, как и шляпой. Будет, как его там, ну, этот из «Ментов» — он не смог вспомнить ни имени актёра, ни его персонажа. Носатый — как с таким носом он вообще в кино сунулся и как его взяли, и какой дебил придумал ему подобный имидж? В шляпе может ходить только Боярский! Которому уже ничем не поможешь…

— А потому что дочка ненавидит этого папочку, — выдала Полина ответ с почти что минутным опозданием. — Пока мы были нищими, мать его устраивала, а потом он сменил её на длинноногих девок. Мать гордая была, взяла меня и ушла. А я у телефона все дни рождения сутки напролёт сидела в надежде, что он позвонит. Не звонил. И я перестала ждать. Сказала себе — вот стану знаменитой актрисой, он меня в кино увидит и позвонит извиниться…

— И что, позвонил? — вновь усмехнулся Макс, не веря в новую роль.

— Нет. Когда я заявила матери, что уезжаю поступать в Питер, она к нему в ноги бросилась. Всё боялась, что я от безденежья найду себе другого папочку. Он дал денег, но даже не захотел со мной встретиться. Вернее, может и хотел, но мать ничего мне не сказала. Но ведь можно было и без желания матери приехать, да ведь? Было бы желание…