Страница 3 из 8
Когда старушка пришла в себя, она услышала в кабинете снова уже два негромких голоса.
– Ну как же я теперь домой пойду? – слабо спрашивала Нина.
– В смысле?..
– В смыс… – не хватило сил на крик у Нины, и она закончила шёпотом. – В смысле, туфли-то теперь мне большие!
Тут девушка что-то вспомнила, и скопившиеся чувства пролились горючими слезами.
– Это теперь и сапоги менять, – размазывая по щекам поплывшую косметику, всхлипывала измученная Нина. – Где я столько денег возьму?
– Ниночка, не плачьте. Я владею самым мощным в мире методом лечения практически любых болезней. Мне нужна ассистентка, секретарь, жена, наконец.
Моисей Архипович подошёл к Нине и поцеловал её в лоб.
– Когда ты отдохнёшь от этой встряски, привыкнешь к новым ногам… – доктор залюбовался стройными ножками с миниатюрными ступнями, на которых чудом держались просторные теперь носки, и сбился с мысли.
– …Да, – вспомнил он, – тогда мы станем получать такие деньги, что сапоги, да что – сапоги?! – меховые шубы! драгоценности! автомобили, чёрт возьми! ты сможешь менять каждый день!.. На здоровье и на детей люди денег никогда не жалеют.
Огненная речь Шиллинга не произвела ошеломляющего действия. Нина лишь устало улыбнулась и согласилась.
– Вот и хорошо. А пока будешь отдыхать. Дней за десять мозг восстановится, и ты приступишь к работе. Сейчас поедем домой, я на машине.
Последние слова доктора уже не услышала стоявшая под дверью дежурная санитарка. Она торопливо катилась вниз по лестнице и оказалась на посту как раз в тот момент, когда Моисей Архипович с измождённой Ниной выходили из кабинета.
3
– Нет, теперь ты послушай меня! Безусловно, ты прав: я им не нужен. Но они-то этого не знают, и моя задача – убедить их в обратном, – допивая кофе, продолжал какой-то разговор мужчина в модных дымчатых очках и в сером костюме поверх клетчатой сорочки с клетчатым галстуком.
Он и его грузный собеседник были завсегдатаями низкоразрядного кафе. Они приходили туда в обеденный перерыв из конторы неподалёку, чтобы выпить чашечку кофе и съесть сырную палочку или булку с корицей, с незапамятных времён обещанные ассортиментным минимумом под засиженным мухами стеклом.
– Я для них кто? Архитектор из солидной фирмы, занимающейся жильём. Так?
– Ну, так…
– Так! Во-первых, им необходимо заключение комиссии по состоянию жилого фонда, а, во-вторых…
– А какое отношение имеешь ты к этой комиссии? – перебил его грузный.
– Во-от! Надо, чтобы меня рекомендовали в неё. И это может сделать наш Поклонский. Кстати, подкинь ему эту идейку.
– …Во-вторых, – разговор продолжался уже на улице, куда приятели проникли через стеклянную дверь с закрывающим устройством в виде тяжеленной ржавой гири на тросике, делавшим дверь непреодолимым препятствием для людей слабосильных и для деликатных, впервые пытающихся попасть в помещение, – …во-вторых, в числе прочих я обязательно дойду и до нашего дома. И тогда уж всё в моих руках!
Во время последних слов архитектор сжал кулак и посмотрел в него так, будто это самое неведомое «всё» уже давно там лежало.
– Так ты подбрось шефу мысль!
– Для тебя, Толя, с удовольствием. Однако согласись, архитектор, который добивается сноса старинного дома… Не боишься ты греха!
Они вошли в вестибюль конторы, оказавшейся громадным научно-проектным учреждением, приветливо кивнули своим фотографиям на доске «Лучшие люди института» и поднялись по лестнице на второй этаж, где находилась комната с их рабочими местами.
В просторный холл перед стеклянной дверью уютной лоджии в конце коридора струился никотиновой дорожкой из прокуренного воздуха луч солнца. Он начинался из дырки в помещённом между перекрытием и полом лоджии жестяном щите, который вместе со своими верхними и нижними братьями нёс долю идеологической нагрузки, доставшуюся этой части здания. С улицы, если поднять голову, на щитах можно было прочесть фразу: «Слава советским строителям!» с колоссальным восклицательным знаком. Обратная сторона щита представляла собой уникальную выставку архитекторов-насмешников. В отверстие, откуда светил луч, ползла цепь из нарисованных муравьёв, причём самый крупный был внизу, а самый маленький – хитро изображён только наполовину. Другая половина его как бы пролезла уже на волю и свесилась на улицу в поисках опоры для передних лапок. Под внутренней половиной муравья был приклеен угол фальшивого доллара с полной иллюзией, будто он торчит с улицы. Вдоль плавно ползущей цепи змеёй извивалась фраза какая-то неразборчивая фраза на английском языке.
Хилое дежурное освещение лишь слегка помогало привыкающим к темноте глазам, но оно все же не позволяло дневному свету добраться до пола – никотиновая дорожка переходила в сплошной туман.
Когда глаза всё же привыкали к темноте, вернисаж представал в полном великолепии. Тут можно было увидеть группу скорбящих снеговиков, со снятыми вёдрами в руках, склонивших головы над ванной, где плавала морковка. Рядом сюжет, и тоже с морковкой, имел совсем иное содержание. Он был календарным планом работы архитектурной мастерской за прошлый год, и на нём с периодичностью метрического ряда (совпадение это или же дело рук грамотного архитектора – сказать трудно) красные морковочки обозначали время, проведённое сотрудниками на полях и в кладовых подшефных хозяйств.
Нельзя не остановиться и на проблемной акварели из коротенького рубля и такого же рубля, но намного длиннее. Обе купюры лежали горизонтально и соблюдали все законы линейной перспективы; короткий рубль заканчивался хмурым фасадом типовой многоэтажки, но вот длинный… О! он переходил в сияющий дворец, о каком даже в розовый период романтического барокко… Но кто его знает, о чём мечтали наши романтичные предки?.. И кто знает, о чём думал творец денежных диаграмм, чья рука подчинилась бесспорному таланту?..
Оставив холл с вернисажем слева от себя, любители кофе открыли дверь и застали чрезвычайно любопытную и громкую дискуссию.
Начальник мастерской с увесистым взглядом и с седеющей бородой, цвет которой в точности повторялся костюмом, галстуком и ботинками, слушал свирепого молодого человека, от ярости вокруг него пританцовывающего. И весь вид его говорил: «Вот чёрт бы тебя взял! и уволить нельзя…»
– Почему, объясните мне! почему я, окончивший институт с отличием, я подчёркиваю – с от-ли-чи-ем! – получаю такую смешную зарплату и вынужден выполнять работу техника?! Я – архитектор, творец! Вдумайтесь: Архи-тектор – главный строитель!
Юноша гордо ударил себя в грудь и оставил пятно туши на белой рубашке.
– Я не подмастерье, я – мастер! А приходится расходовать себя на халтуру, на дипломные работы безграмотных заочников, которые, заметьте, уже занимают высокие посты!
Начальник не выдержал (он сам когда-то заочно окончил какой-то институт) и налился краской так, что только одежда, борода, брови и то, что осталось от шевелюры, не изменили цвета.
– Всё! Садись и работай!.. Творец!.. Да ты даже пожарную сигнализацию в интерьер вписать не сумеешь… Главный строитель!
– Деньги платили бы, не беспокойтесь, разместили бы! – бурчал уязвлённый подмастерье. И был он в своих глазах архитектором ранга, ну, хотя бы… Августа Монферрана.
А дело было в шляпе. В обыкновенной летней шляпе, какие носили совсем ещё недавно для важности многие некрупные руководители и добавляли к ней при продвижении по службе ещё очки и поршневую ручку с пером и чёрными чернилами «Радуга» внутри, начисто отвергая шариковых её сестёр.
Шляпа ехала в троллейбусе на голове круглолицего и краснощёкого (даже на черно-белых фотографиях в документах) гражданина с хромовой папкой под мышкой. Иван Иванович Корбюзьяк – с недавнего времени начальник архитектурно-реставрационного управления – несмотря на свою фамилию, вообще о строительстве никакого понятия не имел. До своего теперешнего поста он тихо жил в одном из последних исторических переулочков города и ходил на службу в особняк с колоннами, где занимал должность инструктора по проблемам городского транспорта. Кому неизвестно, что такое сокращение штатов, тому не понять душевного состояния Ивана Ивановича в минуту объявления начальством нежданного и незаслуженного приговора. Больно было вспоминать, как он вышел, как в последний раз оглянулся на неприветливое теперь – серое здание и направился от него в сторону…