Прокол

9

Проснулся я бодрым и свежим, но день начался гнусно. Да и на что хорошее можно было надеяться в этом вшивом инкубаторе, где содержали живых манекенов, служащих для потехи гангстерам и убийцам. Сначала охранники, которые жили также на территории городка, вывели из камер всех новичков. Нас подсчитали и переписали (я назвался, как и Рэкуну, Ивэном Симплом) и, повесив на уши лапшу о распорядке дня н обрисовав в общих чертах нашу предстоящую судьбу (всё это я уже слышал от Роки), вернули в камеры. Раздали завтрак - огромную кружку какого-то пойла, сахар и много хлеба тяжёлого, тёмного и липкого. Затем уже всех вместе выгнали на "проветрон в смысле кислородизма", как выразился румяный Рэкун. Но тут произошла осечка. Ком Туэнд, который был жив, но почти не держался на ногах, повис на плечах у нас с Рэкуном, когда мы хотели вывести его в сортир. Но нам не дали этого сделать. Дёртики оторвали его от нас и цинично, на глазах у всех "кукол" - и старожилов, и новичков - пристрелили. Тыча нам с Роки под лопатки дула своих короткоствольных "пиггисов", они заставили нас взять труп и рысцой оттащить его к пакгаузу, где мы положили отмучившегося Кома Туэнда на какую-то вонючую рогожу, брошенную на красно-серый гравий. Во время этой процедуры вся группа оставалась на месте, бдительно охраняемая "кукловодами". Когда нас подводили к ней. Роки, всё утро мрачный и неразговорчивый, указал мне потихоньку на одного крепкого, широкоплечего парня с пепельно-серыми волосами: - Вот это Сингэлонг Джанк. Я внимательно посмотрел на парня и еле сдержался от возгласа удивления и радости. Я узнал его. В моей голове вихрем проносились спутанные мысли, на какое-то время я даже забыл, где нахожусь... Не может быть! Но этот похудевший, потемневший лицом, в мешковатой серой рухляди и бесформенных ботинках, человек, которого не так легко было и узнать с первого взгляда, действительно был мой старый друг. Наши взгляды встретились, и я, с большим трудом удерживая в нормальном положении стремившуюся всё время отвиснуть челюсть, увидел безразличное и равнодушное его лицо. Это длилось секунду, не более. В это время нас погнали в туалет. Садиться на корточки мне не было пока нужды и, стоя над дырой и пользуясь тем, что светло, я присматривался, приглядывался и наблюдал, стараясь получше запомнить окружающую обстановку. Потом, шагая вместе со всеми из туалета, я думал о нас с Джанком. Всё правильно. Ни он, ни я не имели права показывать, что мы знакомы или знаем друг друга. Ни он, ни я не имели права называть друг друга своими именами или упоминать эти имена. Ни он, ни я не имели права оказывать друг другу на виду у посторонних людей помощь или поддержку. Но сама эта мимолётная встреча была для меня и - я в этом не сомневался, для Лжеджанка - лучшей поддержкой. Не к месту размечтавшись, я представил, что было бы, если бы мы оказались с ним в одной камере... Пришлось резко одёрнуть самого себя. Мы вступали на плац, и сейчас злой Карабас должен был объявить начало кукольного представления. Для начала нас разделили и тщательно обыскали: боялись, видно, что мы можем спрятать что-нибудь и под одеждой, и в одежде. Снова разрешили одеться, а затем на хорошо утоптанные площадки стали выходить боевики дёртиков, а "кукловоды" выталкивали против них некоторых из нас. И вот уже раздалось разгоряченное дыхание противоборствующих, воздух огласился грубой бранью и резкими криками. Но скоро я подавлял зевоту. Не слишком умелые необстрелянные дёртики дрались плохо, и все парные поединки заканчивались без особых последствий для "кукол". Джанк, по-моему, тоже скучал, его так и не вывели: видимо, берегли для настоящей работы. Когда пришла моя очередь, я, даже не вводя себя в свой рабочий ритм, спокойно выдержал в течение пятнадцати минут натиск какого-то новобранца и был возвращен в общую группу. Но вот дёртики перешли на использование коротких палок, свинчаток, камней, кастетов, небольших кинжалов и незаряженных пистолетов. Видимо, это было типичной практикой для неоперившихся головорезов, которые не могли драться с куклами на равных в честном бою. Впрочем, не только для неоперившихся. Теперь куклам пришлось туго. С множеством новых синяков, шишек и ссадин, с кровоточащими ранами закончили мы двухчасовую тренировку. Нас вернули в камеры, часа через три последовал скромный обед, поданный прямо в постель, так как за отсутствием стола мы хлебали баланду, а затем ели какую-то зеленовато-поносную жижу, сидя на койках и держа миски на коленях. Эти алюминиевые так называемые тарелки с куполообразно выдававшимся вверх донышком особенно раздражали. Донышко, словно голый островок, окруженный дурно пахнущим болотом, выступало над уровнем жижи. Роки Рэкун, наевшись и слегка подобрев, тем не менее вновь принялся нагонять на меня страх. - Подождите, после обеда прикатят с базы настоящие палачи. Сегодня будет Чмырь и другие садисты, так что... ждет нас недолгая дорога к пакгаузу, посулил он. Но я не собирался поддерживать разговор, так как хотел провести "репетицию". И, улегшись на койку, произнес вслух - специально, чтобы слышал Роки - лишь одну свою настроечную формулу, эти прекрасные слова поэта, которыми я всегда восхищался: "Если мы действительно захотим жить, лучше попытаться начать не откладывая; если же нет - это не имеет значения, но всё-таки лучше начать умирать"... Я очнулся только когда почувствовал, как Рэкун сильно трясёт меня за плечо и хлопает по щекам. -Я уж думал, вы умерли, - удивлённо и озадаченно проговорил он, когда я открыл глаза.- Что с вами? Видимо, прекрасные слова так глубоко запали ему в душу, что весь наш "тихий час" он, не сомкнув глаз, профилософствовал. - Да ничего, Роки, всё нормально. Как хорошо я задремал, - нарочито зевая, сказал я, возвращаясь в пошлую реальность "кукольной коробки". Минут через пять открылось смотровое окошко, потом загремели запоры и замки, дверь растворилась, и дебильная харя дёртика с "пиггисом" наперевес просунулась в камеру. - На выход, быстро! - коротко бросил он. Я мог удавить его, невзирая на "пиггис", в течение двух минут. Но я уже начал осуществлять свой план и потому лишь сказал: - Роки, вперед - и выше! - и первым пошёл к двери. Согнав кукол в некоторое подобие колонны, дёртики вывели нас на плац. Настроение в группе резко упало, несмотря па чудесный солнечный день, напоминавший наше индейское лето. Даже по повадкам сосавшихся на плацу головорезов видно было, что это не зелёные новички, а матёрые боевики, "торпеды". Я и без помощи Рэкуна сразу узнал Чмыря. Свободно-расслабленная поза, чёрные короткие волосы, лохматые брови, правильное и в то же время почему-то отталкивающее лицо, хорошая, с тонкой талией, фигура - плечищи, шея и чуть не лопающийся на спине чёрный комбинезон. Роки был прав: сегодня кто-то из новичков погибнет в результате "естественного отбора". Так и случилось. Для разминки дёртики потребовали сначала в качестве спарринг-партнёров прибывших вчера новичков, к которым принадлежал и я. Я нарочно не сводил глаз с Чмыря и добился своего: он почувствовал на себе взгляд, прищурился и вдруг поманил меня пальцем. Приближалась развязка. Не успел я вступить на площадку, как Чмырь сделал резкое движение, и я еле-еле уберёг свой любопытный нос от его мощного, высоко шнурованного башмака. Тут же последовал целый град мощных ударов, некоторые из которых мне пришлось держать, так как я нарочно не привёл себя в рабочий режим, что позволяло мне легче осуществить свой план. Периферическим зрением я ещё успел заметить посеревшее лицо румяного Роки и скептически-брезгливое - Джанка, искренне полагавшего, что я блефую: он видно думал, что я нахожусь в рабочем ритме. Прошло две минуты с начала поединка, я уже понял и раскусил пластику Чмыря, рисунок и стиль его движений. На мгновение дурацкий азарт овладел было мною: мне вдруг захотелось войти в рабочий ритм и заставить его жевать сопли. В это время, читая его тело, как раскрытую книгу, я понял, что сейчас последует его любимый удар ногой в висок. Всё. Больше тянуть не было смыла. Высокий ботинок двигался к моему лицу. Дав Чмырю ощутить касание ботинка и силу его коронного удара, но неуловимым, отработанным в бесконечных тренировках движением погасив смертельный "сандерклэп", я рухнул в серую, нагретую чужим мне солнцем пыль чужой планеты Паппетстринг.