Страница 8 из 24
Потому нападал всё опасней и коварней, но Тверд юрко уходил от меча, ловко избегал ножа – был везде и нигде, закручивая князя, запутывая и не позволяя дотянуться до себя.
А толпа шепталась всё пущей. Смешки разлетались…
– Как змий проворен! – шикнул князь, зло содрав с себя плащ и отбросив прочь. Уже не раз ему ткань мешала. Не думал, что так сложно будет с младшим умениями мериться. Но признавать талант сына не спешил, ведь тогда и телохранителю своему, и воеводе, Степаку, пришлось бы хвалебную петь.
Но и это не помогло – не облегчило задачи.
Небольшой деревянный меч и острый нож всё так же быстро и проворно мелькали перед глазами князя, приводя его в бешенство. Вроде и муха жужжит, а никак не поймаешь!!!
Уж зеваки не стеснялись похохатывать. Пальцем тыкать…
– Хватит! – князь махом прервал поединок, с раздражением разглядывая сына, который даже не запыхался. – Молодец! Выбрал верную тактику, но так врага не убить. Измотаешь и его, и себя! – жадно хватанул воздуха полной грудью. Тверд ухмыльнулся, но промолчал, а воевода виновато откашлялся:
– Не серчай, княже, но ты мёртв ровно с тех пор, как плащ свой скинул!
Что? Вот так… обухом по голове.
Теперь князь Минской остро видел насмешливые взгляды толпы, даже слегка сочувствующие. Задумчиво-пронзительный Богдана… А когда Степак как бы невзначай указал на спину князя, Радомир потянул рубашку на себя и едва сдержал крепкое словцо – она была рассечена на две части… И на ткани чётко алело свежее пятно. Когда княжич успел рубаху черкануть, да кровь отцу пустить?
– Хвалю! – Радомир отбросил рубаху в сторону, – Сдаётся мне, ты растишь лучшего война, которого бы знала земля наша.
– Стараюсь, княже, – благодарно кивнул Богдан, не глядя на Тверда, но явно гордостью преисполненный.
– Хотелось бы верить, что меч его… мне в спину не воткнётся, – задумчиво добавил князь. – Или для того и готовишь? – с подозрением и колючим укором. – Вознамерились от меня избавиться, зная, что к вам обоим сердцем киплю? – несколько секунд гробового молчания, и в повисшей тишине широким шагом князь покинул ристалище.
– Хороший удар! – несмотря на слова Радомира, похвалил младшего княжича наставник. – Но несколько ошибок я высмотрел… – приобняв Тверда за плечи, повёл в казарму.
Князь Минской ворвался в свою комнату, надеясь на уединение. Но настырный гридень, Ляхич, который уже успел лекарку сыскать в хороминах, даже под угрозой порки не желал уходить.
Князь вытерпел перевязку, продолжая ворчать, что рана – смешная. Но Никанора упрямо наносила вонючую мазь, наговором подкрепляя, а потом чистой тряпицей обмотала, будто не царапина, а боевое рассечение в полспины.
Только закончила, князь тотчас велел комнату освободить. Пока Ляхич упирался, мол, в уголке посижу, вдруг плохо станет… Вытолкал парня прочь, и дверью перед носом его длинным хлопнул.
Точно раненый зверь ходил из угла в угол – всё не мог в толк взять, как сын сумел бывалого воина раскачать, да незаметно рубаху распороть. Как?
Его победил младший княжич! Его?! Старого воина, вот так… запросто! Взял и разделал под орех!!!
И пусть злости истинной не испытывал, покуда с Твердом мечами махался, но ведь… и спуску не давал.
Да, что не отымешь, одарён сын – как никто. Отмечен богами… с рождения. А то, что такой воин оказался в теле хрупкого человечка – либо насмешка природы, либо испытание судьбы…
Упёрся Радомир ручищами в раму окна, да уставился на площадку, где уже с мечами крутились дружинные. Матерые, крепкие ловко оружием управлялись. Звон и лязг разлетались по всей площади, а коли сталкивались воины, то казалось, земля вздрагивала от мощи мужей.
И тут гордость затопила отцовскую душу – Твердомир – плоть и кровь княжья. Как аспид вертлявый и пронырливый. Скорости его любой позавидовал бы. А что от Зорицы много в лике, так то и хорошо… Кто-то должен быть другим!
Дума о жене погибшей опять сжала сердце в тиски стальные. Тоска скрутила горло, кровь забурлила да привычно в пах устремилась.
И голос женский, словно окутывал чарами: «Жениться тебе надобно, княже!». Радомир глазами обшарил комнату свою – нет никого, а голос лился ровно и убаюкивающе: «Жениться пора! Пока в силе…».
Сморгнул князь, головой помотал – вроде пропал голос. Но мысль осела, да крепла.
И правда бы жениться! С женой оно всё спокойнее. И расширить территории не мешало бы! Сыновей много. Всем земли надобны, а Тверду самые богатые достанутся…
И сразу перед глазами князя всплыла нежная девичья фигурка, потупленные синие глаза, толстая коса до пояса с талией осиной.
Мирослава! Было что-то в девице рода Добродского такого, что цепляло взор. Что заставляло вспыхнуть давно позабытое желание любить. Что пробуждало чувства от спячки.
Глава 4
11 лет назад
История Любавы
Род Святояра Добродского: княжна Любава, княжна Мирослава
– Да сколько можно? – нянька Глафира с возмущением смотрела на младшую дочь князя, которую за ухо привел конюх. Её громкий голос привлёк внимание всех, кто был во дворе. Представление уже не казалось челяди чем-то интересным, повторялось изо дня в день, и все привыкли, что девчонке влетает то от нянек, то от доведённого до отчаяния конюха. – Управы на тебя нет! – негодующе всплеснула руками, при этом её беззаветная любовь к княжне не оспаривалась.
– Эта чертовка вновь каталась на Буяне, и чуть не загоняла его до смерти! – ябедничал Алехно. Вредный и противный. Всегда доносил на Любаву, ежели ловил. Глупый, что с младшего конюха взять?
– На ком ещё можно мчаться наравне с ветром, если не на Буяне? – пискнула, оправдываясь, Любава. – Он самый лучший скакун батюшки!
– Он не для маленьких девочек! – продолжал гнуть свою линию конюх. – Тем более, это Буян! Он сильный, могучий конь! У него и кличка неспроста такая! – едва не подвывал от негодования. – Он для князя, а не чтобы от неча делать его загонять!
– И ничего не загоняла! – взбрыкнула Любава, но Алехно крепко держал за её ухо и потому боль усилилась. Ухо горело и распухало на глазах: младший конюх всё сильнее сжимал нежную кожу, не замечая, что попутно тянет длинный волос. – Ау, – проскулила княжна и упрямо добавила: – Только пену увидала, сразу в холодной реке помыла. И обратно на нём не ехала… На поводе притащила!
– Она его уморит, а меня на дыбу! – гневно пожаловался Алехно, толчком выпуская ухо Любавы.
– Там тебе и место! – обиженно показала язык княжна, но только младший конюх сделал к ней злобный шаг, юркнула за добротную няньку Глафиру. Парень досадливо зыркнул на княжну последний раз и раздосадовано взмахнул рукой:
– А ну тебя!
– Любавушка, – только конюх размашистым шагом скрылся в конюшне, запричитала нянька, сложив ладошки замком на пышной груди, – ведь ты же девочка!
Любаве несколько раз на дню напоминали о том, что девочка. Что младшая княжна. Она уже устала слышать одно и то же. Кто ж виновен, что и батюшка, и матушка грезили о наследнике, а родилась ОНА! Любава! Вторая дочь!
Князь часто винился, что «долгожданного сына» начал обучать мужским премудростям еще с утроба! Рассказывал о дальних землях, поглаживая огромный живот княгини, в котором кровь из носу богатырь растёт! О походах военных. О лихих скакунах, об оружии…
Разве ж виновата Любава, что вот такой уродилась?
Не богатырь, к сожалению. Не наследник!
Но зато не сидится на месте. Не вышивается. Не интересно песни распевать, да танцевать учиться.
Свобода милее. Ветер в ушах. Простор для души…
Эх!
Зачем постоянно ставить в пример старшую княжну Мирославу, которая росла тихой, послушной, молчаливой?
Нельзя сравнивать воду и огонь! Солнце и снег!
Любава – взрывная, подвижная, жадная до всего, что окружало.
Мира часами могла напевать над вышиванием, как и положено будущей жене великого князя.