Приступ

  -- Гапу, Чарджи, Салмана, Любима - ко мне. Николаю - собрать обоз в кучу. Всем разобраться по турмам. Из леска не высовываться. Не вопить. Живо.

   Вестовой кинулся назад, шёпотом выкрикивая мой приказ. Я отъехал на десяток шагов назад, слез с коня, снова вернулся к опушке. Сухан, привыкший уже за время похода, протянул подзорную трубу.

   "Правильная" шлифовка "правильного" стекла, это, я вам скажу, такая вещь...! Такое иной раз увидишь - только диву даёшься.

   Шестикратное увеличение рывком приблизило бородатые лица всадников.

   Упряжь хороша, но решт нет, сёдла, потники крыты чем-то... нет, не бархатом, но пристойно, сапоги... целые, с носками... у некоторых... стремена железные, верёвочных нет... кони добрые, сытые, гладкие. Те или не те?

   Здесь нет войсковой формы, знаков различия. На марше не поднимают стяги. Европейцы носят на одежде геральдику, сеньоры одевают своих людей в разные цвета. У нас из этого - ничего.

   Гапа сказала: "побежит с семейством". Семейство верхами не потянешь. А возов нет. Какой-нибудь случайный отряд. Наверняка - вражеский. Шума поднимать нельзя. Если наскочить - кто-то убежит назад. Если следом идёт Жиздор - повернёт. На другую дорогу, на тот же Василёв...

   Я повёл трубой вправо. Оп-па! Из-за бугра, из-за Вишенок на дорогу поднимался обоз. Десятка полтора одноконных саней. Пара возков впереди тройками. Возки крыты нехудо, не дерюжка с рогожкой...

  -- Чего, Воевода, опять за девками подглядываешь?

   Насмешница. Сама чуть на ногах держится, а всё шутит.

   Летом, когда я первый раз показывал ей такой инструмент, чисто случайно навёл его на пристань, где, укрывшись за стеной сарая, переодевались девки-работницы. Случайно. Надо же куда-то трубу направить. Она понимает, но подкалывает непрерывно.

  -- На, глянь. Может кого узнаешь.

   Гапа слезла с коня, скинула рукавички, принялась пристраивать к глазу трубу, поданною мною.

   Осунулась. Ночь и ей непросто далась. После встречи велел отдать её санки больным, самой сесть на коня. Верхом она ездить умеет: заставил выучиться. В седле держится, спокойная гнедая кобылка её сюда довезла. Но к подобному времяпрепровождению привычки нет, вон как тяжело с седла сползала.

   Надо, Гапа, надо. Для этого и тащу тебя в общем строю. Ты единственная в моей команде, кто нынешнее околокняжеское окружение в лицо знает. Хоть некоторых из них.

  -- Что, постарела?

   Агафья, не повернувшись, продолжая неотрывно смотреть в трубу, уловила моё внимание.

  -- Нет. Краше прежнего. Узнала кого?

  -- В третьем ряду правый - сам Жиздор. За ним - ясельничий. Приставал раз, лапал. Во втором ряду левый - сотник один. Из ближней стражи, не пускал как-то. За ясельничим через ряд - из спальников молодых, Катьке глазки строил. Всё выглядывал - куда ж инокиня с княжьего двора бегает. Прятаться пришлось.

   Гости - жданные.

   Меня начало трясти. От волнения, от радости, что пришли куда нужно, что не ошибся, что... вот прям сейчас... будет... Дело, ради которого мы сюда и пёрлись.

  -- Чарджи, рас ам боб? (Что скажешь?)

  -- Мечников - влево, стрелков - прямо. Хором - стрелы. Они - на лучников, мы их - в бок.

  -- Снег...

  -- Глубокий - у леса. Через десять шагов - по бабку. Цепью. Подъехать на сотню шагов. Конных - спешить или положить. Возы - первый-последний. Чтобы не выскочили.

  -- Любим?

  -- Сто - далеко.

   Тема... особенно в присутствии Охрима...

   Был в Рябиновке у Акима Яныча молодой парень, лучник Охрим. Хороший парень, не скандальный, ко мне дружественный. Когда "пауки" взбунтовались, из-за моего похода за раками и последующих игр с Пригодой, ворвались в усадьбу и собрались разнести всё вдребезги пополам, Охрим и Чарджи сумели напугать озлобленных мужиков меткой лучной стрельбой. "Верный" Аким Яныча, из последних его воспитанников в "славной сотне храбрых смоленских стрелков", Охрим перебрался вместе с ним во Всеволжск.

   Потом...

   Аким Яныч, между нами говоря, язва. Обидеть человека до слёз, на ровном месте... "как два пальца". У него без скандала пищеварение не работает. Охрим в Рябиновке терпел. Да и деваться некуда было. Во Всеволжске... Я к нему с добром, Сухан, бывший сослуживец его, хоть и "мертвяк ходячий", но дай бог и живому так.

   Аким парня обругал и выгнал. Думал: поутру дальше службу служить будет. "Как и не было ничего". В Рябиновке такое случалось. А тут парень пришёл ко мне, попросился в стрелки. Я взял.

   Аким... выговаривал, слюнями брызгал. Не первый и не последний раз. Я утёрся. Объяснил. Он не понял. Тогда - гавкнул. Три дня Аким ходил злой, на всех шипел. Потом остыл. Неправоту он, конечно, не признал. Но с людьми своими стал... аккуратнее.

   Парень толковый, стрелок хороший. Годами других постарше, к молодшим по-братски, но без панибратства. Стал десятником. Показал себя, выучился - стал турманом (взводным).

   В таком качестве он и пошёл в Костромской поход под командой Чарджи.

   В одной из тамошних стычек Чарджи допустил ошибку: не предусмотрел повторной атаки противника.

   ***