Страница 25 из 167
Ещё ночью, за час до рассвета, Юнги и Чонгук покинули свою спаленку и, спустившись по овражному склону, откопали в незаметной глухой прогалине полиэтиленовый пакет со средствами связи. Там же, присыпав землёй и заложив булыжниками, они оставили рюкзаки, свои и Тэхёна, который предусмотрительно оставил свой у выхода, чтобы его захватили друзья, а ему не пришлось раскрыться при Элии. В больших городах и населенных пунктах продвигаться с такими баулами — привлекать к себе внимание, к тому же, это в горах нужна еда, спальные мешки и другие необходимые походные вещи, а в цивилизованных местах требуются деньги, и больше ничего. Кроме оружия. Чонгук и Юнги распихали ножи и сюрикены по карманам. У первого под курткой на спине спрятались нунчаки, второй закрепил кобуру и сунул в неё два револьвера. Опрыскав клад специальной жидкостью, стирающей запах людского присутствия даже для собак, друзья оставляли своё снаряжение для следующего раза. Своего, или того, кто из золотых пойдёт по этому маршруту. Эта система уже три года работала без изъянов.
***
Ви не сильно задержался, но я всё равно успела запереживать. Каждый раз, когда он был вне моего поля зрения, я боялась, что он покинет меня, исчерпавший свои магические возможности. Хотя он и заверял, что без моей помощи обратно никак, я ничего не знала в столь тонких материях и не могла получить гарантию от каких-то высших сил, что они осуществляют поставку духов бесперебойно.
Ви вошёл тихо, задумчиво. Сел на свою кровать, закинул на неё ноги (обувь мы оставляли при входе в домик). Я вспомнила о вопросе, который ему хотела задать, по поводу половой принадлежности туалета, но не решилась. Он уставился в стенку напротив, а я на его профиль. Красивый. И его огненно-красные волосы завораживали, и серьга в ухе. Я пригляделась и заметила, что корни волос темнеют, чего не было три дня назад. Или я не обращала внимание?
— У тебя… — Он повернул ко мне лицо, среагировав на голос. — Волосы чернеют, — я подняла руку к своим, на себе показывая, где именно. — Вот тут, у корней. Как у людей, когда они красятся. Я знаю, потому что бабушка красила меня в черный, и когда волосы отрастали, то было ощущение, что я лысею, потому что корни белели, и смотрелось кошмарно. А у тебя почему они меняют цвет?
— Это срок моей нечеловеческой сущности, — не моргнув, произнес Ви. — Когда они станут темными полностью — я стану человеком. — Я округлила глаза, ахнув.
— Как?! Это возможно?! — Я не поняла по его выражению, сам он рад этому или нет, поэтому не знала, как реагировать? — И… и ты тогда останешься с нами? Совсем?
— Да, в золотые подамся, как считаешь? — откинулся он на подушку, рассуждая.
— О, это было бы здорово! И… и ты бы тогда точно был парнем, да? — уточнила я.
— А… по-твоему, я смогу быть похожим на девушку? — пробасил он своим, порой очень низким, голосом. Немного растерянная, я для приличия оглядела его с ног до головы.
— Нет. Конечно, нет.
— Значит, всё очевидно.
— А почему именно в золотые? Ты же слышал, и видишь, как тяжело ими быть.
— Зато достойно. И благородно. — Я покивала, соглашаясь с ним.
— И то, что им жениться нельзя, тебя не смутит. Ты же чистый дух, у тебя же не возникают привязанности?
— Да, я чистый дух. — Ви посмотрел мне в глаза, повторив за мной механически, не вслушавшись и не слыша, как будто, себя. Потом, моргнув, он осмыслил и добавил: — До того, как волосы перестанут быть красными.
— Расскажи мне о себе, хоть что-нибудь. Со всей этой беготнёй и суматохой, я не имела возможности узнать о тебе что-то.
— Я возник из ниоткуда, — негромко, сразу же начал Ви. — Просто появился, однажды, когда меня кто-то заметил. До этого меня не было. Я постепенно осознавал происходящее вокруг, бродил повсюду, бесприютный и предоставленный сам себе. Потом я нашёл прибежище, в одном святом месте. Там было здорово, там я впервые ощутил тепло и то, какими хорошими бывают люди. Я понял, что должен защищать их и беречь. С тех пор я этим и занимаюсь. — Я с интересом это всё дослушала, успев лечь на бок, подложив ладони под щеку.
— То есть, тебе не придётся сильно менять род деятельности, становясь золотым?
— Совершенно не придётся.
— Чонгук и Шуга так нахваливают монастырь, в который меня ведут. А что, если я почувствую там себя чужой? Меня-то в золотые не примут. Кем я там буду?
— Ты же изучаешь медицину, а воины всегда обеспечат тебя работенкой. Будешь медсестрой. — Мне не нравилось это современное слово, которое отдаляло меня от знахарства бабушки. Я хотела идти по её стопам.
— Нет, целительницей, — робко поправила я.
— Угу. Ведьмочкой, — хохотнул Ви, озорно на меня поглядев.
— Я не ведьма, — нахмурилась я. — Ну…ведунья, что ли. Звучит мягче.
— Всё тебе не так. Не медсестра, не ведьма… Медведьма ты, вот кто! — улыбаясь, определил он меня.
— Медведьма? Больше похоже на название самки медведя, — засмеялась я, — причем белого медведя. — Перекатившись на спину, я сплела пальцы на груди. — Может, моя родина, как и у них, на севере? Бабушка не была альбиноской, интересно, а мама или папа были? Или я одна такая, неудачная?
— Почему это неудачная? — подобрался к краю своей кровати Ви. — Ты особенная.
— Бабушка говорила, что я лунный ребенок. Не знаю, почему. Я не чувствую с Луной никакой связи. Хотя я не загораю на солнце, совсем. Кожа всегда бледная. — Почувствовав желание поделиться с кем-нибудь и быть откровенной, я повернулась к Ви. — Перед смертью… когда она умирала… бабушка велела мне найти своё солнце, чтобы меня не поглотила тьма. Как ты думаешь, что бы это могло значить?
— Мне кажется, она имела в виду, что надо держаться света и добра.
— Могла ли она подразумевать золотых? Неужели она не в состоянии была сказать прямо, без этих странных метафор?
— Если она была прорицательницей, то наверняка видела абстрактными картинками, поэтому сказала тебе то, что успела увидеть. — Ви протянул мне ладонь, и я взялась за неё. — Избегать тьмы совсем нетрудно, медведьма. Главное не смотри на солнце, когда найдёшь его, а то ослепнешь, и погрузишься во мрак. — Я задумалась, приняв к сведению замечание моего духа. После короткой паузы, он дополнил: — Тьма коварна. Иногда она прикидывается светом, да таким ярким, что белое рядом с ней выглядит черным.
— Ты только что сказал, что тьмы нетрудно избежать, и сразу же пугаешь меня её коварством! Как же быть?
— Закрой глаза. — Я послушалась, сомкнув веки. В ушах зазвучал голос Ви: — Слушай сердце. Его не обманешь. — Оно почему-то сразу же бойко ухнуло, словно обрадовавшись или рванув к чему-то, но тотчас угомонилось. — Слова врут, зрение врёт, но чувства — нет. Все люди знают, что хорошо, а что плохо, это всё так просто, но каждый раз просыпается эгоизм, или трусость, или желание стать лучше кого-то, обойти кого-то и победить, завладеть чем-то, и люди пускаются в демагогию и создание теорий, почему должно быть так, а не эдак. Но если прислушаться к себе, то каждый — каждый! — знает, в какой момент начинается ложь, в какой момент игнорируются другие и что-то делается несправедливо и неправильно. Проблема не в том, что люди не знают, что зло, а что добро. Проблема в том, что они не понимают, зачем и ради чего нужно добро? Все так привыкли к аргументам и словесным объяснениям, что «надо» и «так должно быть» никого не устраивает. Но разве истина — это не то, что не требует оправданий? Когда человек крадёт или убивает, он сразу же ищет сотни причин, почему сделал это: обвиняет других, выгораживает себя. Когда человек совершает добрый поступок, у него нет объяснений, и он в них не нуждается. Добро — это то, как должно быть, без сносок и заковыченных разжевываний. А зло… знаешь, есть такая фраза: «Прежде чем совершить поступок, представь, что ты рассказываешь о нем матери. Если тебе становится стыдно — не совершай его». У меня никогда не было матери, и у тебя тоже, но, я уверен, если ты будешь руководствоваться этим законом, то никогда не совершишь того, чего не следует.