Мед.ведь.ма

— Я бы на ней теперь тоже себе хребет сломал, — заверил старик. Я улыбнулась. — Когда-то прыгал, как горный козлик, но годы берут своё.

— Сколько вам лет?

— Точного своего года рождения я не знаю, я родился после Второй мировой войны, в конце сороковых, сорок девятом, или сорок восьмом, или годом раньше, или чуть позже. Одним словом, семь десятков я уже прошёл.

— А можно нескромный вопрос? — нашло на меня что-то.

— Посмотрим, сумеешь ли ты смутить старика, — посмеялся Хенсок.

— А моя мама была вашим единственным ребенком?

— Могу сказать точно, что да, — всё-таки не смутившись, ответил он, — в этих делах я был внимательным. Тебе бы хотелось иметь большую семью?

— Не знаю, после смерти бабушки мне постоянно не хватало кого-то близкого, наверное, я инстинктивно ищу кого-то и чего-то… — Я прекратила нести всё подряд, что появлялось в голове. — Тэхён стал для меня настоящим братом, он такой замечательный, такой необычный. Я думаю, что могу обрести семью и среди людей, которые по крови мне не родственники.

— Конечно, Элия. Родство душ всегда связывало крепче. Если тебе понравится в Логе, я буду счастлив, если ты останешься тут насовсем. Ты успела увидеть монастырь?

— Нет, мельком, мы сразу пошли к вам.

— Я попрошу Тэхёна показать тебе тут всё. С удовольствием бы сам, но ноги уже не те, и спина, пусть лучше он покажет.

— Ребята мне сказали, что здесь есть друг моего отца?

— Да, наш мастер боевых искусств, Хан, но он пока что уехал на задание… ты ведь уже в курсе всего этого, да?

— Да, о золотых мне рассказали как можно более понятно. А, — любопытство росло во мне в геометрической прогрессии, согреваясь и осваиваясь, я старалась восполнить все пробелы, узнать как можно больше. — Тут же есть ещё девушка?

— Заринэ, — кивнул Хенсок, — её привезли около трёх лет назад, спасли где-то в Пакистане от первобытной казни. Она хорошая, но подружиться с ней трудно, корейский язык ей даётся плохо, и она предпочитает вообще молчать. Лео… — настоятель задумался о чём-то, тщательно подбирая формулировку. — Он лучший золотой воин, и он её… спутник.

— Муж? — предположила я.

— Нет, он не изменяет правилу воина-монаха, они не женаты, но живут вместе. — Хенсок возвёл руки вверх. — Представляю, что ты сейчас подумаешь обо всём этом, буддийский монастырь, поддерживающий блуд.

— Ну, наверное, у каждого есть свои соображения о том, как устраивать жизнь. Если Заринэ спасена и её любят, то не в обряде свадебном же счастье.

— Конечно. Вообще, Лео ответственный человек, он бы женился, но… знаешь, есть теории и легенды, что венчанные души после смерти остаются навсегда вместе. — Хенсок замолчал, вспомнив об остывающем чае и покрутив чашку на столе. — Лео хочет свободную душу… У нас есть легенды о духах тигров, — оживился старик, упомянув об этом, — попроси Тэхёна или кого-нибудь из мальчишек тебе рассказать, очень красивые легенды!

— Они мне что-то рассказывали ещё два года назад, вроде бы. Не помню, я спрошу ещё раз, — пообещала я, и к нам поднялся Ви с горячим чайником. Посмотрев на наши лица, не напряженные, умиротворенные, он улыбнулся, радуясь, что встреча проходит хорошо. Дедушка предложил ему присоединиться к нам, и он не отказался. Мы продолжили болтать, пока не стемнело, и за окном опять не пошёл снег.

***

Чонгук дождался, когда по монастырю перестанут бродить самые поздние ученики, заканчивающие дежурство по кухне или библиотеке, и вернулся к настоятелю Хенсоку. Элии выделили ту комнату на первом этаже его башни, что всегда была закрыта. Желая быть полезной и не сидеть сложа руки, девушка напросилась на выполнение всех обязательств, связанных с бытом дедушки: подавать ему еду, согревать комнату, стирать его одежду. Для этого ей удобно было быть к нему совсем близко, и он с радостью отворил ту дверь, что прежде открывалась крайне редко.

Ступая тихо, чтобы девушка не услышала скрип ступенек и не выглянула, Чонгук поднялся к Хенсоку. Впрочем, он надеялся, что Элия уже спит, вымотанная поездкой. Поскребшись о стенку, заявляя этим о своём приходе, золотой подождал приглашения настоятеля. Тот позвал его, ещё не ложившийся спать, опять сидевший при свечах с книгой.

— Настоятель, — поклонился Чонгук, — могу я снова отнять у вас некоторое время?

— Присаживайся.

— Я… — И тут смелость немного покинула Чонгука. Он не знал, с чего начать. Пока ждал подходящего для диалога случая, столько всего выстроил в голове, столько вопросов подготовил, столько всего вспомнил! А тут пустота. Бродя по Тигриному логу, золотой какими-то новыми глазами разглядывал тропки и лестницы. Ему шёл на ум Сандо, тот, которым он бесконечно восхищался, тот, которому хотел подражать. Воин, который играл роль наёмника, и убил однажды какую-то шаньсийскую воительницу. Какую-то шаньсийскую воительницу! Чонгук помнил, как восхищался при этом Сандо, ведь поймать и обезвредить одну из тех амазонок ужасно трудно. А теперь… той девушкой могла быть его родная сестра! Одна из его сестрёнок, а он с кровожадным упоением какой-то тупой справедливости наслаждался рассказами о её убийстве. Чонгуку было тошно от самого себя.

— Ты хочешь спросить о своей семье? — внезапно спросил Хенсок.

— Как вы догадались?

— Потому что ты вернулся из Китая, потому что ты побывал в Шаньси, — без колебаний смотрел на него старик.

— Я так и думал, что вы знаете. — Чонгук выдержал паузу, после которой спросил с надсадным сожалением, хотя ответ и так знал: — Мой отец золотой, да?

— Да, а мать — шаньсийская дева из боковой ветви клана Ян. — Парень нахмурил брови, стиснув зубы. — Твой отец был лучшим воином, таким, каков теперь Лео. У тебя его способности, его ловкость.

— Глупо спрашивать, знал ли он, куда меня отдаёт… а мама? Мама знала?

— Нет, иначе бы тебя тут не было, — сказал Хенсок. Чонгук подскочил, врожденной выдержкой удержавшись от того, чтобы что-нибудь толкнуть, сломать, разбить.

— Почему он не сказал мне? Почему вы не сказали мне?!

— У него, я думаю, не было возможности. Твоя мать, Хиджин, была плохой воительницей, но лучшей обманщицей и соблазнительницей — извини, что я так о ней, но как сказать иначе?

— Супер, отлично! Я скрещение праведного воина и коварной преступницы! — плюхнулся обратно Чонгук, вспомнил, что под ними может что-то услышать Элия, замолчал и обхватил голову руками.

— Суть не в том, каким путём шли до нас, суть в том, какой путь выберем мы сами.

— Так, вы-то почему мне не сказали ничего, настоятель?

— Зачем? Чтобы породить в твоей голове сомнения? Чтобы ты рассматривал возможность выступить за клан Ян? Или чтобы ты оправдывал их преступления родством с тобой и не боролся с их злом?

— Но мы же не обязаны с ними бороться, правда? — с мольбой посмотрел на Хенсока Чонгук. — Они же никуда не лезут, они сидят в своём этом горном Шаньси и… и там мои сестры, настоятель, а я даже не помню их лиц толком.

— Ты видел своими глазами этих девиц, Чонгук, ты столкнулся с ними, так скажи мне сам, надо ли с ними бороться?

Парень притих, думая о Черити Лавишес, которая убивает за деньги, и ради удовольствия, во имя искусства, о том, как она приказала изнасиловать бедную, ни в чём не виноватую Дохи, чего чудом удалось избежать, о том, как поспособствовала похищению Элии. Шаньсийские женщины всегда сотрудничали с какими-нибудь негодяями, укрывали их у себя, вступали в союз с драконами, переправляли наркотики, оружие, всё, что приносило им деньги за посредничество. Они имели и свои отряды, армию защитниц, но далеко не весь клан Ян состоял из агрессивных и распутных девиц. Чонгук вспомнил Минзи, боевую, смелую, но не показавшуюся ему той, которая способна на бессмысленные преступления и жестокости ради наживы. В клане были обычные девушки, матери, дочери, сёстры.

— Не со всеми, настоятель.

— Вот именно, Чонгук! — одобрил он его вывод. — Не со всеми. С теми, кто заслуживает, и так мы поступаем всюду. Если твои сёстры такие же справедливые и честные создания, как ты, то зачем тебе бороться с ними?