Огонь сильнее мрака

– Ты где был? – выдохнула она Джону прямо в ухо.

– Гулял, – прокряхтел Репейник. Русалка сжимала его шею со всей силой злости и облегчения, совершенно не контролируя захват. Так мог бы обниматься матёрый грузчик-докер. Сердце у неё в груди стучало, как резиновый молоток. Джон вытерпел с полминуты, затем деликатно освободился.

– Гулял он, – сорванным шёпотом закричала Джил. – Я проснулась – кровать пустая. А ты вон какой весь вечер был. И пропал. Боги знает что успела передумать. Твою-то мать, Джонни.

Она вся была одета тонким мерцающим свечением очень красивого сиреневого оттенка. Джон залюбовался.

– Да будет тебе, – проговорил он, стягивая плащ, – что бы со мной стало... Чайник поставишь?

– Поставлю, – буркнула она, отступая в кухню. – По лбу тебе чайником бы этим.

– Ну, прости, – сказал Джон мирно. – Не подумал.

Он ввалился в спальню и грузно осел на стул подле разобранной кровати. Перевёл дух, выдохнув, словно паровая машина, стравливающая давление. Да, что-то я увлёкся, кажется. Нехорошо вышло. Хотя, вообще-то, всё так необычно, что не разобрать уже, хорошо это или плохо. Думается, мало кто из людей такое испытывал. Может, и вовсе никто. Я первый.

Джил принесла чашку, брякнула на подоконник. Надутая, уселась на кровать. Сиреневое свечение поблёкло, налилось багрянцем. Джон взял чашку, отпил, обжёгся. Поставил, не глядя, вниз.

– Джил, – попросил он. – Дай мне руку. Обе руки.

Она сверкнула глазами, негодующе фыркнула, но протянула ладони. Джон обхватил тонкие пальцы и, прикрыв глаза, сосредоточился, вызывая к жизни картинку в голове. Серый песок. Темнота. Одиночество. Рассветный бриз, как обещание скорого утра. Взрыв внутри головы. Прекрасные сложные фигуры...

– А-а-ах, – вздохнула Джил. Он посмотрел на неё. Русалка, закусив губу, легонько покачивала головой, будто соглашаясь с чем-то, очень для неё важным.

– Джил? – позвал Репейник. Та заулыбалась:

– Давай-давай... Да...

Джон крепче взял её за руки, бросил взгляд на равнодушно тикавшие часы и продолжал думать о Разрыве и о том, что тогда произошло. Древний многоголосый шёпот. Чувство единения, знание, что он больше не одинок. Что никогда не будет одиноким. Сложные, волшебные механизмы вокруг него, внутри него. Вместе с ним. И первые лучи солнца, обжигающего, нездешнего, приносящего смерть и всё же прекрасного.

Джил хрипло замурлыкала, как огромная кошка. Руки её задрожали. Джон спохватился и взглянул на часы. Прошло семь минут. Он с сожалением выпустил пальцы Джил и, когда она потянулась к нему, сказал:

– Всё, хватит. Больше нельзя.

– Ну вот, – пробурчала она с недовольством. Но тут же откинулась на кровать, тяжело дыша и потирая плечи. Пожаловалась:

– Холодно.

Джон укрыл её одеялом. Джил задышала ровней. Тихонько засмеялась.

– Иди сюда. Прощён.

Джон смотрел на неё. Всё тело Джил мерцало золотым светом. Слабее всего светились руки и ступни ног, зато голова была окутана янтарным ореолом, словно полная луна в туманную погоду. Джил пошевелилась, ореол смазался, но тут же засиял опять.

– Ну ты чего? Отлыниваешь? – хихикнула она. Джон потёр заросший щетиной подбородок.

– Я, кажется, малость изменился, – сказал он медленно.

– Оно заметно, – кивнула Джил. Улыбка у неё стала широкая, клыкастая и очень довольная. Джон нахмурился:

– Не боишься?

Джил подняла краешек одеяла.

– Не-а, – сказала она, – не боюсь. Не съешь ведь, пожалуй.

Она, конечно, сейчас под действием эйфории, подумал Джон. Ни страха, ни сожаления. Про арестантов, которые хотели нас разорвать, уже, поди, забыла. Хотя разве она чего-нибудь когда-нибудь боялась? Ну, кроме паровозов и мобилей – да и то было лет шесть назад... А, да. Она боялась, что я не вернусь сегодня.

– Не съем, – пообещал Джон и, скинув ботинки, полез на кровать. Они завозились, устраиваясь. Руки Джил были уже не такими холодными. В комнате проступали серые контуры вещей – светало. За окном процокала лошадь, в голове послышались невнятные, отдалённые мысли кэбмена, но Репейник привычно закрылся от них, и стало тихо.

– Завтра на охоту пойду, – сообщил он, глядя в потолок. – Буду этого Харрингтона искать. По всему городу. Хрен от меня спрячешься теперь.

Джил с сомнением повела головой, уминая подушку.

– Дуббинг большой, – сказала она. – Поди, не одну неделю будешь так ходить. И, главное, где ходить-то? Как искать?

Джон пожал плечами:

– Начну с того бара. Ну, помнишь, с "Пойла". Там вечно всякая магическая шушера отирается, Морли прикармливает. Авось, что-то полезное вынюхаю. Мне теперь людей за рукава хватать не надо. А потом... Потом буду плавать кругами. Как акула.

Джил потёрлась о его щёку:

– Долго же тебе плавать придётся.

– Долго, – согласился он. – А тебе придётся меня вот так подпитывать. Если ты не против, конечно.

Джил прильнула к нему. Янтарный ореол вокруг её головы стал ярче. Джон решил рассказать про то, что видит, но вдруг навалилась усталость. Веки стали сами опускаться. Он пробормотал: "Я сейчас, на минутку", прикрыл глаза, встрепенулся, как от падения, и, щурясь, посмотрел на часы. С тех пор как он видел циферблат в последний раз, каким-то образом прошло больше часа. В спальне было уже совсем светло, в окне серело хмурое утро. «Похоже, спать всё-таки нужно», – подумал он, крепче обнял Джил и нырнул в сон, как в реку.

***

Звонок сверлил воздух, отдавался в оконных стёклах, въедался в дремотную рань. Джону сквозь пелену сна казалось, что это звенит будильник, торопит, чтобы не опоздать в Гильдию на совещание к Донахью. Мерещилось, что вокруг – старая квартира, под боком – продавленный диван с траченными молью подушками, и Джон уже протянул вслепую руку, чтобы нашарить на низком столике будильник, но наткнулся на грудь Джил. Осознав, он окончательно проснулся и разлепил глаза. Был яркий день, ходики на стене укоризненно покачивали маятником, показывая час пополудни. Звонок в очередной раз залился яростной трелью.

– Джон, – сказала Джил, не открывая глаз. – Звонят.

– Знаю, – буркнул Джон. – Это О'Беннет пришёл.

– Откуда знаешь?

– Я слышу, как он думает, – нехотя объяснил Репейник. – Теперь могу такое.

Джил зевнула и потянулась. При свете дня ореол вокруг её головы был почти незаметен, только золотилось слегка лицо, будто нинчунскими блестящими румянами тронули скулы.

– Поди ж ты... И чего он думает?

– Сердится, – проворчал Джон. – Боится, что снова обвели вокруг пальца, как тогда с предсказателем. Воображает, как мы сбежали с его задатком на Материк. В Арвернис. Вообще много чего воображает, фантазия у него работает что надо. А больше всего злится на себя, что вчера повёлся на твои речи и ушёл ни с чем.

– Топай открывать, – посоветовала Джил.

Джон неохотно повиновался. Спал он, как был, в одежде, так что не стал тратить времени на утренний туалет, а только сунул ноги в ботинки, прошаркал к двери и отпер замок, прервав на середине настойчивый механический дребезг звонка.

Окутанный густым фиолетовым свечением, О'Беннет шагнул в прихожую. Ярче всего сияли кончики ушей.

– Какого... – начал он, но Джон поднял ладони, сдаваясь:

– Виноват, виноват. Трой, прошу извинить, вчера был совершенно безумный день... и безумная ночь к тому же. Но всё не зря, в деле наметились подвижки. Пройдёмте, есть о чём поговорить.

О'Беннет, набычив лоб, двинулся в кабинет. От шагов дрогнули половицы, зашаталась на столе пепельница с башней Тоунстед. Поддёрнув складку на брюках, он опустился в кресло с таким видом, будто был готов в любую минуту встать и уйти. Джон подошёл к окну и опёрся задом на подоконник.

– Вас подверг магическому воздействию некий Фрэн Харрингтон, – начал он. – Это преступник-рецидивист, участник банды "Тайная заря". Они разыскивали и утаивали от государства довоенные артефакты. Все члены банды были арестованы либо убиты в ходе боевой операции. Харрингтона ранили, но ему удалось бежать. Он до сих пор скрывается от властей и продолжает заниматься магическими опытами. Думаю, вы, Трой, стали жертвой одного такого опыта.