Страница 15 из 24
— Нет-нет! Пожалуйста, только не это!
Офицер сделал шаг к пленному и на чистом русском спросил:
— Ну что, Горячев, ты готов?
Приговорённый промычал что-то нечленораздельное по-русски. Офицер рассмеялся:
— Густав, вы понимаете их язык?
— Только некоторые слова, оберштурмфюрер!
— Он только что сказал, что имел сексуальный контакт с моей матерью. Ещё он сказал, что отплатит мне за всё, даже с того света. Какой мерзавец, и это за всю мою доброту…
Сказав это, эсэсовец довольно резко, но на первый взгляд совсем не сильно, толкнул обречённого в грудь. Тот дёрнулся, отступил назад и упал.
Лоренц растерялся, на его лице появилась глуповатая улыбка:
— Он что, мёртв?
— Мертвее не бывает! — ответил офицер, после чего снял перчатки, бросил их на землю и щёлкнул пальцами.
Оба надзирателя, с интересом ожидавшие окончания «представления», тут же подхватили мертвеца под руки и поволокли безжизненное тело со двора.
Глава четвёртая, к которой у Зверева с Корневым появится вопросов больше, чем ответов
— Заключённые называли это «Милостью Фишера»! Эта сволочь предлагала обречённым умереть легко и без мучений, — продолжал свой рассказ Комельков.
— От желающих, как правило, не было отбора. Фишер выбирал одного из добровольцев. Его приводили в особый кабинет. Перед заключенным ставили тарелку с жареными сосисками, варёную картошку, хлеб, сало и здоровенную бутыль шнапса. Этот гад включал музыку, садился и много курил. Он давал приговорённому хорошую папиросу и говорил с ним как с равным. Он наблюдал за своей жертвой, как питон наблюдает за кроликом, которого вскоре собирается сожрать. Люди, конечно же, набрасывались на еду и как правило напивались в хлам. А этот зверь наслаждался своим превосходством над теми, кого он считал низшим сортом. Наутро, ничего уже не соображавшего узника, выводили перед строем, и Фишер демонстрировал на нём свой ужасный удар. Он бил открытой ладонью в грудь, у заключённого тут же останавливалось сердце. Он умирал мгновенно…
— Этому удару он научился где-то на Востоке? — уточник Зверев.
— Думаю, что да! До войны Фишер много путешествовал, побывал в Индии, Японии и Китае…
Зверев снова перебил:
— Это я понял, но откуда тебе известно то, где и когда он побывал? Ну и про то, что происходило в кабинете у Фишера?
Лёнька вздрогнул, поёжился, словно его ударили по спине и с некоторой гордостью заявил:
— А как, по-вашему, я сбежал из этого проклятого лагеря? Ещё не догадались?
— «Милость» Фишера? — в один голос выкрикнули Корнев и Зверев, Лёнька кивнул.
— Немцы использовали нас как рабочую силу, а в «душегубки» обычно отправляли тех, кто уже не мог приносить пользы Рейху, а так же жён и детей коммунистов и офицеров; ну и конечно евреев! Как видите, я от природы довольно худощав — папенькины гены, — Лёнька усмехнулся. — В лагере кормили одной лишь гнилой картошкой и хлебом, в котором было больше золы и песка, чем муки. Узники быстро превращались в скелеты и буквально падали с ног, приходя в бараки после трудового дня. Я решил, что это можно использовать. Как-то раз, во время работ по восстановлению моста, и упал на кучу песка и сделал вид, что не могу больше работать. Моя худобы сыграла мне на руку, я уже походил на скелет, но силы во мне ещё были. Моя хитрость принесла мне несколько ударов прикладом и возможность попасть в барак, в котором держали смертников. Я рисковал, но удача мне улыбнулась. Когда Фишер выбирал себе очередного «кролика», жребий пал на меня. Тогда-то я и оказался в его кабинете.
Наш оберштурмфюрер в тот день вёл себя довольно обходительно. Когда я сказал, что неплохо рисую, мы стали говорить об искусстве, он даже показывал мне свою коллекцию антиквариата. Я видел, что видя во мне человека, Фишер начал скрипеть зубами. Он ведь жаждал от нашего общения совсем другого. Тогда я решил дать ему то, чего он так страстно желал. Когда он предложил мне поесть, я тут же стал пихать в рот всё подряд, давился и благодарил Фишера за его доброту. Я заметил, как настроение у этого ублюдка тут же улучшилось. Он снова заговорил об искусстве, но я делал вид, что уже ничего не слышу.
Я уверен, что практически каждый, кто попадал к Фишеру в кабинет, тут же напивался в хлам. Я выпил лишь полстакана и сделал вид, что меня тошнит. Я выплюнул на пол всё, что было у меня во рту, но моего собеседника это нисколько не разозлило, напротив: когда меня уводили из кабинета, он хохотал. Он сказал тогда: «Я в очередной раз убедился, что все русские скорее похожи на животных, чем на людей!»
Сделав вид, что я пьян, уже возле барака, я навалился на конвоира, получил удар в живот, но при этом сумел вытащить из его кармана связку ключей. Ночью я отомкнул замки, и с полторы сотни заключённых выбрались из бараков и напали на конвой. — Тут Лёнька утёр ладонью пересохшие губы и, осушив предложенный ему стакан воды, закончил свой рассказ: — Свет прожекторов слепил, стрелял пулемёт, стреляли с вышек, люди метались и падали. За ворота прорвалось не больше десятка. Скольким ещё удалось бежать я не знаю, но со мной были несколько моих корешей…
— Сиплый и Гера Гроза? — спросил Зверев.