Страница 13 из 24
Когда-то здесь располагались казармы пятого кавалерийского корпуса, которым командовал сам Рокоссовский. Сейчас же в бывших конюшнях, прямо на земляном полу были установлены трехъярусные нары; печные топки были замурованы; в каждом из бараков постоянно ютилось не меньше полутора тысяч военнопленных. С правой стороны от ворот, охраняемых десятком солдат и усиленных пулемётным расчётом, располагались два барака, в которых содержали гражданских. По всему периметру были установлены пятиметровые вышки, на который тоже стояли вооружённые солдаты в сером и равнодушно наблюдали за тем, что происходило внизу.
Ослабленные и истощённые узники, в драных одеждах и с покрытыми гнойными струпьями руками, морщась, млели в горячих солнечных лучах уже несколько часов. В отличие от выстроившихся перед толпой солдат, по лицам и шеям заключённых почти не струился пот. Узники были настолько измотаны и истощены от голода и изнурительного труда, что скорее походили на ожившие трупы, чем на нормальных живых людей. По обеим сторонам от неровного, измученного строя стояли одетые в чёрное эстонские конвоиры. За спинами автоматчиков на деревянном помосте под навесом наконец-то появились двое мужчин. Они вышли на центр, оглядели толпу и завели непринуждённый разговор.
— Ну что, глядя на всё это, Густав, вы всё ещё жалеете, что приехали сюда из своего Нюрнберга? — спросил мужчина лет тридцати в военной форме с тремя ромбами на левой петлице и с дубовыми листьями на рукаве.
Его собеседник, немногим постарше, в свободном чёрном пиджаке, светлых брюках и в круглых очках, точно въевшихся в переносицу, неестественно рассмеялся.
— Я здесь, потому что — это моя работа, оберштурмфюрер! Тут ужасно жарко и к тому же мне немного боязно созерцать всё то, что сейчас здесь происходит. — Мужчина в очках поднёс к лицу висевший у него на шее фотоаппарат марки «Bessa», сделал несколько снимков и принялся что-то записывать в блокнот.
Густав Лоренц, корреспондент еженедельника «Der Stürmer[1]» прибыл в Кресты два дня назад и с тех самых пор не находил себе места. Много всего уже повидавший за годы своей журналистской карьеры, он так и не смог адаптироваться к тому, о чём ему порой приходилось писать.
— То есть, будь ваша воля, — продолжал офицер с долей лёгкого презрения, посмотрел на своего собеседника и поправил фуражку, — вы не стали бы тащиться в такую даль, чтобы посмотреть, как воины Третьего Рейха уничтожают тех, кто по мнению наших идеологов представляет собой «Унтерменш» — людей низшего сорта.
Лоренц убрал ручку и блокнот в жилетный карман, вынул платок, вытер им вспотевший лоб и попытался уклониться от вопроса:
— Мне говорили, что Россия ужасно холодная страна. Я совсем не думал, что, приехав сюда, буду так обливаться по́том.
Подавив ухмылку, офицер продолжил:
— А мне кажется, мой дорогой друг, что вы потеете вовсе не от солнца. Ваша кожа побледнела, а когда вы делали записи в своём блокноте, ваши пальцы тряслись. Признайтесь же! Я ведь прав?
Мужчина в очках смотрел на собеседника теперь уже с нескрываемым испугом, он снова вытер лоб платком и тихо сказал:
— Вы совершенно правы, Дитрих, я чисто гражданский человек. Все ужасы войны — это не для меня. Вот взять хотя бы вас! Вы ведь совершенно другой! Вы делаете для Германии то, что таким как я не под силу. Я журналист! Всё мой оружие сейчас при мне — это мой фотоаппарат, ручка и блокнот, а вот вы… Я восхищаюсь вами, Дитрих! Вы делаете гораздо больше для нашего Рейха, чем я и, пожалуй, даже сотни таких как я! Вы строите будущее великой Германии, а такие как я рождены лишь для того, чтобы освещать подвиги настоящих героев.
В ответ на слова журналиста офицер самодовольно улыбнулся.
— Ну что ж, раз присутствие здесь вас так утомляет, я постараюсь вас долго не задерживать! Посмотрите на представленный здесь сброд. Перед вами узники, которых мы собираемся умертвить. Эти люди больше не могут приносить нам пользы. Они больше не способны ремонтировать дороги и строить оборонительные сооружения, но в отличие от многих других, которые и без того мрут как мухи, эти оказались довольно живучими. Они всё равно умрут, поэтому, дав возможность им умереть быстро, мы даже проявляем по отношению к ним некоторую гуманность. К тому же, — офицер беззвучно рассмеялся, — утилизируя этот сброд, мы экономим провизию, чтобы отдать её тем, кто ещё может работать.
После этих слов Лоренц уточнил:
— Вы сказали, что собравшиеся здесь больше не могут работать! Но я вижу тут женщин и даже нескольких детей… Разве детей мы тоже привлекаем на ремонт дорог и разборы завалов?
— Почему нет? Хотя… Вы правы, от детей не особо много пользы! Поэтому здесь в основном представлены жёны и дети офицеров Красной Армии и коммунистов. Есть даже несколько евреев, которых мы не смогли выявить в первые дни их прибытия в лагерь, — последнюю фразу офицер произнёс с некоторой долей вожделения. — Итак, продолжу! Сегодня вы, Густав, станете свидетелем не просто массовой экзекуции! Оберштурмбаннфюрер Зиверс, мой непосредственный начальник и руководитель зондеркоманды СС 11-д, помимо того, что является военным человеком, имеет ещё и научную степень. Он доктор медицины. То, что сейчас произойдёт на ваших глазах, является частью научного эксперимента. Этих людей не расстреляют, они умрут в специальном автофургоне…
— Я слышал, что русские называют эту машину «душегубкой», — задав этот вопрос, Лоренц принялся что-то оживлённо записывать в свой блокнот.