Страница 3 из 16
– Цветной фейерверк! – провозгласила Арна. Она успела выпить кубок вина, и на её худых щеках играл румянец, а глаза довольно сощурились. Эсфи улыбнулась: Арна теперь вела себя хорошо. Больше никаких глупостей об «избранности» дэйя, только верная служба своей королеве.
Все дэйя, кто сидел за столом, поддержали Арну выкриками. Она подняла руки, и её сосед с соломенными волосами и розовым, как у младенца, лицом – тоже. Этого молодого человека звали Феррей, и он был родом из семьи бедного ткача – вот и всё, что о нём знала Эсфи. Его привёл Лойс.
– Красота! – восторженно ахнули придворные дамы. Искры, которые по воле Арны сверкали и рассыпались под потолком, были то золотыми, то алыми, а порой и чёрными, как перья ворона, и всё благодаря Феррею. Эсфи тоже загляделась на фейерверк – и ей пришла в голову замечательная мысль.
– А не устраивать ли вам иногда представления для детей-сирот… вдов… бедняков… всех, о ком сегодня говорили Благородные Сёстры? – вырвалось у неё.
За столом стало тише, и Арна почтительно склонила голову, на время перестав творить волшебство:
– Если вам будет угодно, Ваше Величество.
Эсфи перехватила взгляд Мэриэн: встреча с Сёстрами была ещё одним из тех дел, от которых её освободили. Благородными Сёстрами называли тех, кто с юности решил посвятить себя Четырём Богам. Но поскольку женщины не могли стать жрецами, они собирались не в храме, а в большом деревянном доме. Там хранились деньги, старая одежда, обувь – всё, что можно было передать беднякам, сиротам и нищим вдовам. Некоторые из них жили в доме. Когда пришли бей-ялинцы, деньги они забрали себе, всех обитателей выгнали, а дом сожгли. Сегодня Благородные Сёстры просили Эсфи помочь им снова его построить, и, конечно, она согласилась.
«Надеюсь, ты не очень много взяла из казны?» – так и читалось в глазах Мэриэн. Эсфи вспыхнула и отвела взгляд. Довольно с неё и скупости лорда-казначея, чтобы ещё Мэриэн принялась отчитывать!
– Ваше Величество, – раздался нерешительный голос. По левую руку от Эсфи сидели несколько лордов, и ближе всех – Мерофаль. Они помалкивали, как и Мэриэн, но теперь лорд Мерофаль, то и дело покашливая, заговорил:
– Ваше Величество… правильно ли я понимаю… что Её Светлость едет в Гердению… чтобы узнать что-то, чего мы не знаем… о войне чудовищ-драконов с людьми?
Эсфи улыбнулась старому лорду. Быстро же слухи разносятся по дворцу!
– Её Светлость едет к герденам, чтобы укрепить нашу дружбу с ними. Ведь гердены были дружны с моей матерью, и, конечно, я буду делать, как она.
Лорд Мерофаль кивнул, откинулся назад в кресле, и, словно от облегчения, выпил сразу полкубка вина. Глянув на Мэриэн, Эсфи заметила, как та плотно сжала губы.
«Почему лорд так беспокоится?» – спросил любопытный Анриэ.
«Мерофаль – приятель Верховного жреца, ходит на все службы», – Эсфи чуть двинула плечом, потому что Анриэ дышал ей в ухо, и он поёрзал. Сел так, что вовсе стало щекотно, и Эсфи, не привлекая к себе взглядов окружающих, очень аккуратно сняла ларма с плеча и посадила к себе на колени.
«А при чём тут службы?» – не понял Анриэ.
Эсфи терпеливо ему объяснила:
«При том, что Премудрый Керфен – святой праведник. Жрецы его чтят, и мы должны чтить. А если он окажется плохим, лживым человеком, а драконы, наоборот, ни в чём не виноваты были… Мерофаль опасается, что это бросит тень на всю нашу веру».
«Всё ясно», – и ларм хихикнул, словно в опасениях Мерофаля было что-то забавное.
Зато вера самой Эсфи из-за одного только Керфена не пошатнётся. Ведь и Леденд, которого казнили, был Верховным жрецом, но потом оказался изменником – и это вовсе не значило, что плохи боги. Плох тот, кто говорил, что исполняет их волю, и солгал!
– А вот ещё Рекалья покажет, на что она способна, – донёсся до Эсфи весёлый голос Арны. Рекалья вернулась из графства Саффе во дворец – погостила у подруги, и хватит. Пухленькая, с виду неуклюжая Рекалья с молниеносной быстротой перехватывала на лету все ножи, которые Жонглёр посылал в стену, и, держа за рукоять, опускала на стол. Скоро перед ней лежали все обеденные ножи, и даже старые ворчливые лорды восторгались ловкостью и Жонглёра, и Рекальи! А Феррей, краснея, поцеловал ей руку, как знатной даме.
– Надо было её тогда в бой взять! – улыбнулась Эсфи, повернувшись к Мэриэн, но та, глядя в тарелку, ковыряла двузубой вилкой кусок рыбы. Улыбка сползла с лица Эсфи, она вдруг осознала, что завтра утром Мэриэн уедет – надолго уедет, – и сжала её руку. Мэриэн вопросительно посмотрела на неё.
– Поговорим, да? – спросила Эсфи тонким голоском. – После обеда. Наедине.
Лицо у Мэриэн стало такое, как если бы и сейчас слова у неё рвались наружу, но она помедлила – и просто кивнула.
III
Они танцевали самозабвенно. Крутили в ловких, сильных руках кинжалы, изображали, будто хотят напасть друг на друга. Прыгали, подскакивали, вертелись, скользя босыми ступнями по зеркальному полу. Двое близнецов, одинаково красивых, с тёмными глазами и оливково-смуглыми лицами. Оба разделись до пояса, чтобы показать свои мускулы, свои широкие плечи. И теперь в одних чёрных шароварах ходили по кругу, поигрывая кинжалами и поглядывая на Тарджинью. Кого она выберет – а может, выберет обоих? По законам джиннов невеста могла выйти замуж за двоих мужчин, если они оба согласны. К тому же, братья Рахам и Рихем из Ущелья Тайрикан всё делили между собой, почему бы и жену не поделить?
Тарджинья сидела на своём ложе, обняв вышитую шёлком подушку, и смотрела на танцоров, чувствуя себя усталым шахом, которого невольницы напрасно старались развеселить. В углу комнаты, за розовым занавесом сидели её сёстры и били в бубен, пока танец не прекратился громким: «Хэ!»
Тяжело дыша, Рахам и Рихем повернулись к Тарджинье. Она заметила, как сёстры то и дело отодвигали розовую ткань и высовывали гладко причёсанные головы – полюбоваться на танцоров. Слабая усмешка скользнула по лицу Тарджиньи и исчезла.
Рахам переминался с ноги на ногу, нетерпеливый, с блестящими глазами. Спрятав кинжал, как и его брат, Рахам заговорил:
– Превосходящая луну своей красотой!
Тарджинья хмыкнула. Все женихи повторяли эти слова, и никому из них она не верила. Род Фалеала богат. И мать Тарджиньи не пожалеет денег на свадьбу, на подарки для зятя и его родни, а потом будет подсыпать золота в сундук дочери. Вот и всё – и Тарджинье было бы легче, если бы каждый жених прямо говорил, что явился за её богатством.
– Когда мы с братом тебя увидали, тонкую, как тростник, и белую, как сахар, наши сердца перестали нам принадлежать, – Рахам приложил руку к груди. Брат его молчал – наверное, смущался. А может, просто не умел складно лгать.
– Твой голос льётся, как звонкий весенний ручеёк…
«Да ладно. Звон золотых монет куда приятнее моего голоса!»
– Твои волосы – как шёлковая паутина…
«Всё равно шелка, которые пошлют твоей матери, если я соглашусь, будут лучше!»
– Твои глаза… – продолжал Рахам с таким видом, словно добрался до самого прекрасного комплимента, какой можно придумать, но Тарджинья, вскинув голову, перебила:
– Как звёзды, что сияют… мм… далеко, но и звезда может спуститься с небес и озарить простого джинна своим сиянием?
У Рахама сделалось обиженное лицо. Брат его заложил руки за спину и притворился, что он не свататься пришёл, а разглядывать картины на стенах, где в золотых рамах висели портреты бабушки, прабабушки и прапрабабушки Тарджиньи. Каждая из них была прекрасной женой, хозяйкой и… наверное, такой же деспотичной матерью, как и её мать, мятежно подумала Тарджинья.
– Нам говорили, что с тобой непросто сладить, – сказал, наконец, Рахам. Тарджинья глянула ему в лицо, потрогала след от шрама у себя на щеке:
– Это верно. А ты небось думаешь: дайте её нам с братом, да хорошую плётку подарите, и получится из Тарджиньи такая шёлковая жёнушка, что куда там паутине! А вот знаешь что? – Тарджинья показала Рахаму кулак и с удовольствием наблюдала, как он краснел, бледнел и бормотал сквозь зубы какие-то невнятные слова, а потом буркнул растерянному Рихему: