Эффект матрёшки

То, что от сокровищ несло мертвечиной, Ада почувствовала еще в кладовке, глядя на рыжий саквояж из буйволиной кожи. А теперь она почти не сомневалась в истинном происхождении богатств натановой бабки.

– … последний с которым валандалась, еще тот оказался разложенец-ленинец. Друг детей. – Куриные лапки Марусиных конечностей усыпанные старческой гречкой мелко перебирали передник. – Над Маарой тряслась, тряслась… пылинки сдувала, никуда не пускала. А ублюдок от сожителя оказался. Ох, Роза её к стенкам башкой прикладывала, ох прикладывала… Орала, что сама ублюдка выскребет. Мааре тогда шестнадцать только исполнилось. Потом смирилась. Сожителя – вон! Нашла вот Вовку, на свою голову. Сосватали. Лишь бы срам прикрыть. Он за Маару автомобиль получил «Волгу-ГАЗ». Правда, этот дурак так и не научился ездить. Он у него в гараже во дворе стоял. Он и сейчас там стоит, поди. Если Нанчик не пристроил.

Маруся так увлеклась, что забыла про кнели. Запахло горелым. Ада сняла с огня подкопченную кастрюльку.

– Теперь дымком попахивать будут. Роза закочевряжиться может… и ладно…

– Так Натан, значит, и сын и внук Розе получается?

Приживалка задумалась.

– Не совсем, но получается…

– А утонули как?

– Да так. Она за ним, он за водкой. Нанчик следом увязался. Думали, что в гастроном на набережной. А он не работал. А, может, водка кончилась. Вовка напрямик решил. На тот берег. По реке. Чтоб побыстрее. Обычное дело. Там за зиму дорога натоптана. Да, только коммунисты праздничный сброс в реку сделали. С краснознаменного завода своего. Видно подмыло, какой химией лед. Дальше не знаю. Оба в полынью ушли или как там… Нанчика соседка домой принесла. Он долго молчал. Бабка его на все лето в Анапу пристроила. Вроде забылся там… Вот у него теперь в один день и поминки и рождение. Открой-ка форточку. Парит.

Ада потянулась к форточке. Её так и распирало спросить у старой кобры о происхождении ценностей, что захламили квартиру, когда-то благоухавшей чувственностью Розы. Но Маруся её опередила.

– Откуда все думаешь… – Ада на всякий случай пожала плечами. – Все любовники натаскали. Упыри, прости Господи, идейные. Она у них окормлялась… духовно. – Беккер для австрийского императора делан… клавиши слоновой кости… последний раз пол века назад Нанчик перебирал… ножками… Весь инструмент проссал… с тех пор и не открывали.

«А бриллианты, бриллианты?!» Бабка точно считала немой вопрос с губ раскрасневшейся Артемиды.

– … заначки бриллиантовые до сих пор по антресолям распиханы. Ненавижу. Гниль комиссарская…

Все. Точно знает. Ада даже успокоилась. В конце концов, эти дары, принесенные на алтарь алчности и страсти, в голодный год могли хоть кому-то спасти жизнь. В другое время они совершенно бесполезны и сомнительно ценны лишь тем, что украшали чьё-то пленительное декольте, ручки и ушки, вызывая восхищение и вожделение.

Хотя… Вилла на берегу теплого моря… пусть не вилла… уютный домик под сенью тюльпанного дерева… А почему не вилла… «Так, – одернула себя Артемида, – пора сваливать, пока эти гнусные камни не довели меня до лоботомии».

Но прежде чем уйти она подкралась к дверям комнаты бабушки Розы и приложила ухо. Ничего. Тишина. Ей безумно хотелось заглянуть за дверь, но было страшно. Всё равно, что заглянуть в свою старость. Отгоняя мрачные мысли, Ада перекрестилась и поскорей побежала в реальность, где ждал её шумный город. В реальность, которая еще звучала.

Глава десятая

К женщинам он относился с пониманием. Только так к ним могут относиться истинные философы, используя по назначению и с удовольствием. К судьбе – снисходительно: никого не винил, ни с кого не требовал. Правда, пара дрожащих фобий, иногда вырывались на свободу, яростно компрометируя хозяина. Та, что повитальней – «гомо» не претендовала на уникальность, зато вторая была эксклюзивна – гольфофобия. Вид их всякий раз доводил несчастного до эректильной дисфункции и сопровождался истеричным требованием: «снять немедленно!» Бороться со своими фобиями не хватало мотивации. Легче было сменить партнершу и исключить гей-каналы из списка TV просмотров.

Звали его Вилен Вилорович Зверолюдов. Ничего так имя для вполне преуспевающего мужчины средних лет, европейской наружности и либеральных взглядов.

Родители Вилена Вилоровича были идейными коммунистами, знатными производственниками на одном из химических гигантов, выпускавшим ДДТ для травли колорадского жука, оттого и назвали мальчика именем не православным, а искусственным и ядовитым. Мальчик рос, рос и вырос до решения жить отдельно от папы с мамой. Мальчик решил уехать на запад, так он оказался на его севере в Славгороде, где понятие «разводка» имеет оттенок не криминальный, а романтический. Там, несмотря на происхождение и замысловатое имя с коммунистическим прищуром, он поступил и вовремя закончил психологический факультет, попав по распределению в колонию строгого режима в качестве штатного психолога.

Работа в колонии была хуже каторги, но лучше тюрьмы. Вилен Вилорович не мог смириться со статусом духовника душегубов, оттого и задержался в должности ровно семь месяцев и три дня, предпочтя внутреннему распорядку фройдовскую свободу.

Вилен Вилорович сменил камеру на кабинет, приличный костюм и почти неприличную профессию практикующего психолога-сексолога.

Наличие у него харизмы притягивало женские тела и души. Оттого топчан в кабинете Вилен Вилоровича был глубоко продавлен психоанализом, а прием расписан на полгода вперед.

«Ложитесь. Расслабьтесь. Я помогу вам отыскать путь. Ваш путь. Шаг за шагом мы будем продвигаться к намеченной цели. Я научу вас любить себя. Мы выстроим матрицу абсолютного счастья».

Пациентки платили неплохие деньги за возможность пооткровенничать об интимных провалах не с подружками, а с привлекательным самцом, выдающим себя за доктора. Вилен Вилорович, несомненно, был мастером своего дела. Дамы уходили просветленные, некоторые оплодотворенные. Но без претензий к Вилен Вилоровичу, поскольку оплодотворял он их исключительно посредством слова и мысли, внушаемой на безобидном расстоянии.

Утешая и наставляя, он все чаще задумывался о смысле личного бытия. И поскольку был Зверолюдов атеистом по крови, то свято верил, – после него ничего не останется. А оставить хотелось. Богатый жизненный опыт, необузданное воображение и патологическое тщеславие, определили выбор – он писатель!

Зверолюдов забросил психоанализ. Фригидные стервы и трогательные нимфоманки, не дождавшись своей очереди за оргазмами, возмутились, но… Одни нашли другого доктора, другие осели тиной на лямурных сайтах и приват-чатах, пополнив сообщество эксгибиционистов-надомников.

Зверолюдов писал, писал, как раб на галерах. Господин ТАЛАНТ так подгонял его хлыстом вдохновения, что из-под писательского весла в год выходило по два увесистых романа, не считая рассказух, эссешек, стихотекстов и прочих спичей. Вот только издатели – собаки так и норовили содрать с его задницы последние штаны, отшлепать конструктивно и больно, вместо того чтобы дать заработать на новые. Как философ он понимал, что на всех штанов не хватит. Но смириться с тем, что вожделенные «штаны успеха» снова пронесли мимо его носа к чей-то позолоченной заднице, он не мог и постепенно подсел на самого себя.

Отныне все человечество, включая женщин и детей, делилось на «читавших» и «не читавших». Последним, если это не было принципиальной позицией по отношению к автору, благосклонно презентовалась из привезенного домой тиража, книга с автографом. Зверолюдов был уверен: автор состоялся, если хотя бы один читатель желает получить от него росчерк на форзаце.

День сиял. Пел Благовест. Сотни две тифози кучковались в загаженном сквере перед собором. Мужики пили дешевое пиво из пластиковых стаканов и бутылок, орали речевки, размахивали флагами и дудели в дудки. Первый раз в жизни Ада видела длиннющую очередь в мужской сортир! Она смотрела и думала, что же должно случиться, чтобы все они повалили в храм, а не на стадион.