Кон

Марина и Сергей Дяченко

Кон

- Меня зовут Тимур Тимьянов.

Тишина. Полумрак большого пустынного холла; за невысокой стойкой угадывались очертания никелированных вешалок для одежды - старомодных растопыренных стоек, в наготе своей напоминавших осеннюю рощицу.

- Я пришел...

Тимур запнулся. Он бывал под этой крышей много раз, но никогда прежде со времен очень раннего детства - не входил со служебного хода. Здесь было пусто и чисто, на стене напротив входа помещалось одно-единственное зеркало, а над лестницей, ведущей налево и вверх, слабо фосфоресцировал один-единственный циферблат.

В прихожей не было ни души, но ощущение возникало такое, будто стоишь голый перед огромной молчаливой толпой, и все взгляды слились в один тяжелый Взгляд, лишенный злобы, но лишенный и симпатии. В первый момент Тимур даже отшатнулся, да что там - готов был бежать обратно на улицу; пришлось приложить значительное усилие, чтобы скрыть испуг. Кон не любит трусов.

- Я пришел... Я хотел бы договориться о премьере.

Главное сказано. Теперь - ждать ответа. О том, что ответа может не быть, Тимур не думал ни прежде, ни теперь. Длинная стрелка на зеленоватом циферблате дернулась, перескакивая с деления на деление, и целой секундой позже Тимур услышал звонкое "цок". Все ли он сказал? Нет, он ухитрился пропустить самое важное!

- Я режиссер. Я постановщик. Я хотел договориться...

Где-то на лестнице, этажом выше, резко скрипнула дверь. И снова воцарилась тишина. Тимур ждал. Длинная звонкая стрелка снова вздрогнула: одиннадцать часов три минуты. Лучшее время для визита.

- Мне можно войти?

Тихо. Но напряжение взгляда едва заметно ослабело. Внезапный сквознячок едва ощутимо подтолкнул Тимура по направлению к лестнице - и исчез. Поколебавшись, Тимур двинулся вверх по истертым мраморным ступенькам. Перила были деревянные, Тимур боялся дотронуться до них - при мысли, сколько великих людей полировали это дерево своими прикосновениями, рука отдергивалась сама собой. Этажом выше он остановился. Можно было повернуть налево или направо, а можно было продолжать подниматься. Ощущение чужого взгляда вернулось с новой силой, и тут же в коридоре слева - ох какой длинный и темный коридор! - мелькнул свет. Мелькнул снова. И, разгоревшись, уже не гас; борясь с неприятным холодом в животе, то и дело оступаясь на складках ковровой дорожки, Тимур двинулся на огонек. Обнаружилась желтоватая лампочка под потолком, тусклая, в оплетке из проволоки. Круг света лежал на крашеной стене; Тимур вздрогнул.

"Пьеса?" - было написано на стене мелом. Хитрой гадюкой выгибался вопросительный знак.

- "Три брата", - торопливо сказал Тимур.

И тут же добавил, будто оправдываясь:

- Есть смысл браться за классику, потому что...

Хлопнула дверь за его спиной; Тимур невольно вздрогнул. Обернулся, оторвав взгляд от меловой надписи; на этот раз дверь приоткрылась с длинным скрипом - недвусмысленно приглашая. У Тимур вошел. Гримерная на четверых. Со времен детства Тимуру не доводилось видеть столь уютных гримерок; на одном из зеркал таяла испарина. Он едва успел разобрать слова на запотевшем стекле:

"Восемнадцатое тебя устроит?"

- Восемнадцатое ноября?

Ощущение чужого взгляда оставалось, Тимур чуял его зудящей кожей щек, но страх прошел, почти полностью вытесненный предчувствием крупной удачи. Легкостью первого успеха; до премьеры оставалось две недели, а восемнадцатое ноября приходилось на субботу, на лучший для спектакля день.

- Спасибо, - сказал он, еще не веря собственному счастью.

Огляделся. Мягкие кресла, кожаный диван, загородка для душа; гримерка походила на ординарный номер недешевой гостиницы. Вместо обоев стены были оклеены афишами - старыми, пожелтевшими, и новыми, в росчерках автографов. "Дианочка! В день твоего торжества..." "Потому что театр - наш дом, наша жизнь..." "Поздравляю!" "Поздравляем с триумфом... это день... торжество на Коне..."

Тимур перевел взгляд. В свободном углу какой-то из афиш имелась крупная надпись красным фломастером:

"Прогон даю утром восемнадцатого числа. Сцена будет ваша с девяти утра. В любое удобное время занеси мне фонограмму, партитуру для света и все технические пожелания. Ты понял, Тимур Тимьянов?"

- Я понял, - сказал Тимур.

Страх испарился окончательно. В зеркалах отражался тощий молодой человек с глупой улыбкой на лице - скуластый, темноволосый и большеротый; чем больше рот - тем шире улыбка, говаривала когда-то мать. Синий костюм, надетый специально в честь визита, сидел мешковато; я ужасно выгляжу, подумал Тимур, не переставая улыбаться. Интересно, составил ли Кон свое мнение обо. мне? Или составит только после премьеры? А может быть, я понравился ему, и потому премьера назначена так скоро и выбран такой удачный день?

Он шагнул к двери - но уходить не стал. Потоптался на месте: афиши притягивали его.

- Можно я...

Включился, будто грянул, свет. Тимур, привыкший к полумраку, зажмурился; да, Кон поощрял его любопытство. Тимур слышал, что Кон, как правило, любезен с вежливыми незнакомцами - но куда приятнее было думать, что это не просто вежливость, а нарождающаяся симпатия... Он подошел поближе к оклеенной афишами стене. Названия. Имена. Даты. Витиеватые автографы. Затейливые графические картинки. И среди всей этой великолепной пестроты вдруг простая афиша, знакомая до мельчайших деталей: "Шторм". Сотое представление. В главной роли - Грета Тимьянова..."

Тимур шагнул вперед. Поднялся на цыпочки. Случайно ли в этой гримерке оказалась именно эта афиша? Или новая любезность Кона? На афише стояла дата - сотое представление знаменитого спектакля случилось десять лет назад. Тимур был тогда пятнадцатилетним подростком, не особенно прилежным в учебе, а мать играла восемнадцатилетнюю девушку, естественную и неискушенною, из зала ей можно было дать в худшем случае двадцать. Зал рукоплескал стоя; директриса Тимуровой школы, преподававшая также и физику и поэтому приглашенная - в порядке взятки - на юбилейный спектакль, долго не могла прийти в себя от изумления и зависти. В результате Тимур едва перешел в десятый класс - никакие пятерки по литературе, истории и пению не могли искупить обоймы двоек по физике, а директриса скорее мешала, чем помогала, сыну блистательной Греты Тимьяновой, своей ровесницы, выглядевшей на сцене девчонкой... В какой-то момент ему показалось, что в гримерке за его спиной есть еще кто-то. Обернулся резко, будто желая поймать на своеволии собственную тень; ящик ближайшего гримировального столика был чуть приоткрыт, хотя Тимур прекрасно помнил, что он был плотно задвинут еще две минуты назад... В ящике лежали бумажное полотенце, мыло в мыльнице и распечатанная пачка салфеток.