Страница 3 из 11
Символ – это пародия на духа-беглеца, не существующего в чистом виде и проклятого постоянно скрываться в каком-то предмете. Ощущая рядом с собой человеческое домогательство, этот хитрый сгусток пневмы «перебегает» в следующий предмет, а нас, горе-сыщиков оставляет с пустышкой. Нам же, негодуя от вновь упущенной истины не остаётся ничего другого, кроме как клюнуть на следующую приманку и продолжить искать совращающую трансцендентность.
О семидольном человеке
Вернёмся же теперь к доминанте всего произведения. Семидольная модель человека – это попытка обоснования нового универсалия. Гёте тоже искал универсалий – прообраз или даже первообраз всего сущего. Был он удовлетворён своей находкой или же всё продолжал грезить уловом посущественней, но достоянием его раскопок стал «первичный феномен»[11]. В связке с гётевским пониманием символа и аллегории указывается, что сущность первичного феномена в символе, т. е. прапонятии для будущих аллегорий, строящихся вокруг символического явления.
Достаточно универсальное явление всегда предстаёт символом и возводит на свою орбиту производные аллегории. Так «Пространство» и «протяжённость» – это символы, рождающие понятия, вроде «право», «лево», «верх», «низ»; «вкус» дал повод к появлению «горького», «солёного», «кислого», «сладкого».
Э. Бенвенист считает символ – всеобщим словарём, содержание которого можно истолковывать как надязыковыми формами (сопричастными к символу знаками), так и подязыковыми[12]. Последнее есть то же толкование знаками, но залегающих куда глубже семантики привычных высказываний. Это уровень, идущий куда дальше привычных языковых форм и более отдалённые знаки уже будут не аллегориями, а следующими символами (См. изображение, где на каждом из уровней символ, вокруг каждого, как на орбите аллегории).
Суть семиуровневой модели в поиске нового символа, который потенциально способен находиться в этой самой структуре, но покоящийся на, как выразился Бенвенист, «подязыковых» уровнях. Сейчас это могут быть спокойно используемые понятия и моя задача – показать, что природа их не аллегорична, а символична. Развивая внутреннее, внешнее тоже не заставит себя долго ждать. Семиуровневый универсалий на то и смеет так называться, ибо объемлет собою все прочие символы, возникавшие когда-либо в истории. На анализе же прошлых символов определится то, каким критериям отвечала вещь, от чего ей начинали предписывать чин универсальности. Будь то «внутренний словарь» Бенвениста или «первофеномен» Гёте – они образовывались в разных обстоятельствах, но цель преследовали всегда одну, это поиск новой символики, уводящей всё дальше от уже известного и обустроенного понятийным ореолом.
Приступая к нашему историософскому анализу, хочется ещё раз огласить вспомогательный инструментарий. Сперва прощупыванием номологических и исторических связей, мы отберём концептологическую основу какого-то периода; далее, по поиску аллегорий и символов опознаем образ универсалия, свойственный той или иной эпохе, который одновременно ещё окажется и определённым уровнем развития внутреннего поля, соответствующего одной из «долек» нашего семиэтажного Homo Sapiens; так семь временных промежутков окажут милость явить семь универсальных сущностей, среди которых я постараюсь выразить главную тенденцию, связывающую их всех в единое целое, тем самым, указав на тот единственный универсалий, нуждающийся в поддержке.
1-ый уровень бытия. Времена до 7-ми мудрецов Греции
Первыми протрубившими о пробуждении Эллады были витийства Гомера. Эпос отца древнегреческой литературы начинает психологически смотреть на человека и его место во вселенной, но прежде, чем понять принадлежность последнего, сперва стоило усвоить саму структуру мироздания. В этом грекам помогли мифы. Гомеровская космогония берёт начало от водного источника[13], впоследствии разродившегося на всем известный божественный пантеон во главе с Зевсом. Под тенями небесных правителей роятся те, кого называют людьми и условно, выделим в фольклоре Гомера три типа человека: простой люд, полубоги и человек разума. Эту типологию соотнесём с тремя компонентами человеческой природы: псюхе, тюмос и ноос. Первый вид – миряне – не нуждается в каком-то пояснении, т. к. это те же статисты и фон во всякой истории; их природе соответствует псюхе – низший духовный элемент. Вторыми идут лица переднего плана и недалеко ушедших на арьерсцену: Ахилл, Геракл Лакедемон – они наполовину боги, наполовину люди и в их распоряжение отходит тюмос – умение направлять и контролировать свою волю. До третьей формы человечества, условно названной «человеком разума» гомеровское творчество не добирается, оно обрывается на последнем элементе – разуме или ноосе (позднее, нусе). Отсюда и ключевая мысль гомеровской антропогонии – всеми тремя элементами – псюхе, тюмосом и ноосом – владеют лишь боги, человек же достоен обладать первыми двумя. Слово разума – это достояние того, кто свободен от божественного покрова, от светоносных мантий богов и их исполненных преосвященства риз; для Гомера, такая личность – persona non grata, ибо история творится первым и вторым типом, когда как третий пока ещё только ориентир, к которому продолжает пробиваться Беотия с её дидактическим эпосом Пиндара, Эпаминдона и Гесиода.
Влияние «Илиады» и «Одиссеи» не прекращало воздействовать на менталитет Греции, но значимость их угасала. Аристократизм, которым были наделены герои гомеровских текстов стал утрачивать стабильность, монархизм стал пронизывать скептицизм со стороны знати, не обладавшей родовым допуском к правлению, а сыскавшей признание своей власти в достатке имущества. От этого последовало обоснование демократической системы выбора, где порой, избранный общиной становился тираном и злоупотреблял властью во вред той же общественности, проголосовавшей за него. Эти факторы деморализовывали героический эпос и обновление эпической поэзии видилось в адаптации текстов под актуальные нужды общества. На момент восхождения беотической литературы востребованным был нравственный уклон.
Социальное неравенство, расслоение общественности могли и вовсе отставить мифологическое созерцание, однако был предпринят более хитрый ход. Божества и их нравственные черты отвернулись от героической настроенности и направились в сторону теперь уже не бравости, а справедливости и толерантности. Этим отличился эпос Гесиода в произведении «Теогония». Теогонический процесс начинается с первородного хаоса[14] и заканчивается сильнейшим из божественного пантеона – Зевсом. Если гомеровская литература отражала мужество, непоколебимость и незнание страха, то последняя ступень гесиодовой теогонии наделяется характером справедливым, знающим во всём меру и не чурающимся труда. Героический подвиг – это не страшиться проделывать одно и то же, каким бы обыденным и насущным это занятие не казалось. Речь идёт о самой просто трудовой деятельности и обеспечении себя благами первой нужды. Если благоразумный житель полиса научится преодолевать тоску от выполнения однотипных действий и обнаружить в рабочем труде истину, то никакая социальная несправедливость не сумеет поработить человека с подобным нравственным укладом.
Дидактический эпос Гесиода можно выразить всего одной цитатой, которая так же является и кредо автора:
«Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям: бездельники всякому мерзки».
(Труды и дни, ст. 308–310; пер. В. В. Вересаева).
В «Трудах и днях» создаётся задел для будущей апологии таких добродетелей как умеренность, мудрость, терпение, толерантное отношения к ближнему, каким бы тираноподобным тот не оказался. Это перечень в сочетании с героической нравственностью персонажей Гомера в виде мужества, доблести и отваги раскроется уже в эллинский период у стоиков, а пока удалённость от стоицизма отзывается наполовину рациональным, наполовину религиозно-мифологическим отношением к поступкам безнравственного люда. Рациональная сторона сказывается тем, что Гесиод не верит в наказание неправедных на том свете; ему важна справедливость именно в реальном положении дел. Мифологизм остаётся только в качестве веры в лучшее и ожидается эта гармонизация со стороны сакрального:
11
«То, что мы замечаем в опыте, является большей частью только случаями, которые при некоторой внимательности можно подвести под общие эмпирические рубрики. Они раскрываются созерцанию посредством феноменов. Мы называем их первичными феноменами, потому что в явлении нет ничего выше их… Первичный феномен идеален, реален, символичен…» (Гете И. В. Избранные философские произведения. – М.: Наука, 1964. – С. 356).
12
Бенвенист Э. Общая лингвистика / ред., вступит. ст. и комм. Ю. Г. Степанова. – М.: Прогресс, 1974. – С. 125.
13
«Океан – предок богов» (Илиада. XIV, 201), именно от него «всё происходит» (Илиада. XIV, 246).
14
«В хасме (хаосе) и от тёмной земли, и от Тартара, скрытого во мраке, и от бесплодной пучины морской, и от звёздного неба все залегают один за другим и концы и начала страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут» (Теогония, 736–739).