Безмолвие девушек

Спустя час, услышав грохот и треск ломаемого дерева, я взбежала по лестнице на крышу и перегнулась через парапет. Греки уже лезли через пролом в воротах. Я видела переплетение рук и плеч, но наши воины еще пытались оттеснить врага обратно за стены. Вскоре площадь, на которой в иные дни мирно торговали земледельцы, оказалась вытоптанной и обагрилась кровью. По не ясной мне причине в рядах сражающихся то и дело возникала брешь, и в один из таких моментов я увидела Ахилла в шлеме, увенчанном гребнем. Он устремил взгляд к лестнице дворца, где стояли Минес и мои старшие братья. Затем я увидела, что Ахилл пробивается к ним. Когда он добрался до лестницы, стражники сбежали вниз и попытались преградить ему путь. Ахилл вонзил одному из них клинок в низ живота. Кровь вперемешку с мочой хлынула на ступени, но на лице стражника не отразилось и тени страдания. Он лишь мягко, как мать новорожденного младенца, держал свои внутренности. Я видела рты, раскрытые, как алые цветы, но не слышала криков. Шум битвы накатывал и снова отдалялся, по временам совершенно затихая. Я впилась пальцами в парапет, так что ногти обломились о камни. В некоторые мгновения казалось, что время замерло. Мой младший брат, четырнадцати лет, едва ли в силах поднять меч своего отца, – я видела, как он умер. Видела, как блеснуло копье и как мой брат скорчился на камнях, будто заколотый поросенок. В этот миг Ахилл, словно все время мира было в его распоряжении, повернул голову и взглянул на башню. Он смотрел прямо на меня, или так мне показалось – помню, я даже отступила на шаг, – но солнце светило ему в глаза, и он не мог меня видеть. Затем Ахилл наступил моему брату на шею и с изяществом выдернул копье. Кровь ручьем потекла из раны. Долгую минуту мой брат пытался вдохнуть, после чего затих, и отцовский меч выпал из ослабевшей руки.

Ахилл между тем двинулся дальше, за следующей жертвой, и следующей. В тот день он убил шестьдесят человек.

Самая ожесточенная схватка развернулась на ступенях дворца. Мой супруг, бедный, неразумный Минес, отважно защищал свой город. А ведь до того дня это был слабый, бесхребетный и неотесанный мальчишка. Он умер, пронзенный копьем Ахилла, вцепившись обеими руками в древко, как будто его пытались отнять у него; на лице застыло искреннее удивление. Два моих старших брата погибли рядом с ним. Не знаю, как умер третий из моих братьев, но так или иначе, у ворот либо на ступенях, его настигла смерть. В первый и последний раз я возрадовалась, что моей матери нет в живых.

Все мужчины погибли в тот день, сражаясь у ворот или на ступенях дворца. Тех, кто был слишком стар, чтобы держать оружие, вытаскивали из домов и резали. Я видела, как Ахилл, забрызганный кровью с головы до пят, положил руку на плечо молодому мужчине и ликующе смеялся. Его копье волочилось за ним, оставляя борозду на обагренной земле.

Все произошло в считаные часы. К тому времени, когда тени пролегли над площадью, на ступенях перед дворцом высились кучи тел. Еще примерно час греки были заняты тем, что преследовали уцелевших воинов и обыскивали дома и сады, где могли укрыться раненые. Когда убивать стало некого, они принялись грабить. Подобно колоннам муравьев, мужчины по цепочке передавали трофеи и складывали у ворот, чтобы затем погрузить на корабли. Чтобы хватило места, они оттащили мертвых в сторону, под стены башни. Возле тел, принюхиваясь и истекая слюной, уже собирались собаки; их узкие нескладные тени черными контурами ложились на белые камни. Налетели вороны. Подобно черному снегу, они устилали крыши домов и стены, рассаживались по дверным и оконным проемам. Крикливые поначалу, птицы вскоре притихли. И стали ждать.

Греки разбились на группы, и теперь расхищение пошло более слаженно. Они тащили резную мебель, свертки дорогой материи, гобелены, доспехи, треноги, утварь, бочки с вином и зерном. То и дело мужчины садились передохнуть, кто-то на земле, а другие – на креслах или кроватях, которые несли. Они пили вино прямо из кувшинов, утирали рты окровавленными руками и неизбежно пьянели. И все чаще, по мере того как садилось солнце, поглядывали на узкие окна башни, где, как они знали, прятались женщины. Командиры обходили воинов, поднимали их на ноги, подгоняли, и те допивали вино и один за другим возвращались к делу.

Четыре часа я смотрела, как греки обчищали дома и храмы, забирая все то, что мой народ копил поколениями. И при этом они действовали так обстоятельно, так умело… Так, если стая саранчи налетит на поле, можно и не надеяться, что они оставят после себя хотя бы один колосок. Я беспомощно наблюдала, как враги дочиста разграбили дворец, мой дом. К тому времени многие женщины присоединились ко мне у парапета, но мы были слишком напуганы и охвачены горем, чтобы говорить. Когда брать стало уже нечего, пришел черед пьянства. На площадь выкатили несколько громадных бочек, и кувшины пошли из рук в руки…

А после они обратили взоры к нам.

Рабынь первыми выволокли из башни. По-прежнему стоя у парапета, я видела, как несколько мужчин насиловали женщину и, дожидаясь своей очереди, беззаботно разделяли кувшин вина. Два ее сына – лет по двенадцать-тринадцать – умирали от ран в нескольких шагах от нее, но были при этом недосягаемы. Несчастная тянула к ним руки и звала по именам, пока оба не испустили дух. Я отвернулась, не в силах смотреть дальше.

Между тем все женщины поднялись на крышу и сбились в кучу; девочки жались к своим матерям. С лестницы уже доносился смех греческих воинов. Арианна, моя двоюродная сестра по материнской линии, взяла меня за руку, и взгляд ее говорил: «Идем». После чего она взобралась на парапет и в тот самый момент, когда греки высыпали на крышу, бросилась вниз. В белой развевающейся тунике, она летела как опаленный мотылек. Казалось, минула целая вечность, прежде чем Арианна ударилась о камни, хотя все произошло в считаные секунды. Ее крик резко оборвался, и в гнетущей тишине я медленно выступила вперед и встала перед захватчиками. Они уставились на меня, внезапно оробев, словно щенята, не знающие, что делать с пойманным кроликом.

Затем появился седовласый мужчина и представился Нестором, царем Пилоса. Он церемонно поклонился, и я поняла, что в последний раз кто-то смотрит на меня и видит во мне царицу Брисеиду.

– Тебе нечего бояться, – сказал он. – Никто тебя не тронет.

Я была готова рассмеяться. Мальчиков, которые играли в защитников лестницы, давно оттащили прочь. Другой мальчишка, на год или два старше, но неразвитый для своих лет, жался к материнской юбке, пока кто-то из воинов не наклонился и не разжал его пухлые пальцы. Мы слышали его вопли «Мамочка, мамочка!» все время, пока его стаскивали по лестнице. После чего голос его смолк.

Я бесстрастно смотрела на Нестора и думала: «Я возненавижу тебя до своего последнего вздоха».

Все последующее словно подернуто пеленой. Но кое-что еще пробуждается в памяти и по-прежнему ранит подобно кинжалам. Нас согнали в кучу и при свете факелов повели узкими проулками нашего города. Наши слитые тени резко вырастали по белым стенам и растворялись в темноте. Мы миновали обнесенный оградой сад, и в теплом ночном воздухе витал аромат мимоз. Позднее, когда другие воспоминания изгладились, я еще чувствовала этот запах, и он терзал мне душу, напоминая обо всем том, что у меня отняли. Затем аромат рассеялся, и мы снова держались друг за дружку, молча скользя по аллеям, усеянным телами наших братьев.

И так до самого побережья. Перед нами раскинулось темное неспокойное море, и волны творожно-белыми брызгами разбивались о греческие корабли. Пуская в ход древки копий, нас загнали по приставным лестницам на борт, и мы сбились в кучу на палубе. Трюмы были набиты более уязвимым грузом. Мы в последний раз посмотрели на Лирнесс. Многие дома и храмы были объяты пламенем, пылало одно крыло дворца. Оставалось надеяться, что Мэра все же нашла в себе силы, чтобы убить себя прежде, чем до нее добрался огонь.