Страница 91 из 130
— Без указаний матриарха Сигриды я не могу это сделать, — упрямо заявила женщина, удобнее перехватывая ребенка, который недовольно заворочался из-за множества голосов. — Я попрошу вас покинуть территорию дворца. Я не могу пускать сюда посторонних.
— Вы собираетесь отказать членам правящих семей даже в ночлеге во дворце? — лицо Лантеи невольно вытянулось. — Это оскорбительно. Вы осознаете последствия?
— Я повторюсь, я выполняю обязанности временного управляющего Барханом. Без прямого распоряжения своего матриарха я не собираюсь никого пускать во дворец. Во время проведения Совета Пяти Барханов угроза свержения власти или народных волнений увеличивается в разы. Вы можете представиться кем угодно, тем более, я не знакома ни с кем из вас лично. Если вы не хотите, чтобы я позвала стражу, то покиньте дворец немедленно, — Наудитэль начинала злиться, губы ее исказились в пренебрежительно-злобном оскале, а дитя начало плакать.
— Но… как же так?! — возмутился Оцарио, выступая вперед.
Лантея оперативно схватила торговца за рукав и увлекла его за собой к выходу из зала, махнув рукой, чтобы остальные следовали за ней. Ничего не понимающая группа, глупо переглядываясь и беззвучно шевеля губами, подобно рыбам, вытащенным из воды, молча вышла из дворца. Двери захлопнулись, но из здания все еще был слышен визгливый плач разбуженного ребенка.
— Постойте, Лантея! — Оцарио, наконец, высвободил свой рукав и, активно жестикулируя, обернулся к девушке. — Она не имеет права так поступать! Я вернусь и поговорю с ней еще раз!
— Стой, — Манс остановил мужчину, уперев ему ладонь в грудь. — Ты ничего не добьешься, только разозлишь ее еще сильнее, и нас попросту выставят из города. Доля правды в ее словах есть: без письма доверять каким-то самозванным послам действительно было бы глупо с ее стороны.
— Верно. Конечно, все это до безумия нелепо, но ничего не поделать. Она просто выполняла свои обязанности, — примирительно пожала плечами Лантея, заглядывая в глаза Оцарио. — Ничего ведь страшного нет. Устроимся на ночлег в городе. Еда у нас еще осталась, утром докупим на рынке и спокойно поедем дальше. Пусть без сопровождающего, но так даже лучше: пришлось бы искать дополнительного паука или ехать вдвоем на одной сольпуге, а это замедлило бы нас.
В конце концов Оцарио успокоился. Эрмина и Виек все это время откровенно веселились, наблюдая за недовольством сына матриарха. Им было все равно, где ночевать: хладнокровные воины спокойно бы согласились лежать как под открытым небом пустынь, так и под сводами роскошного дворца. В итоге группе пришлось самостоятельно решать вопросы с ночлегом и провизией. Была уже практически полночь, полис начинал готовиться ко сну, но обаятельному и разговорчивому Оцарио удалось выторговать две комнаты в жилой части Бархана. Домовладелица, однако, затребовала немыслимую сумму за свое беспокойство, но выбора у отряда не оставалось — Лантее пришлось потратиться.
Утром путники закупились на рынке и покинули негостеприимный Четвертый Бархан. За передержку сольпуг смотритель забрал последние крупные монеты неожиданно обедневшего посла. У Лантеи в кошеле остались печально позвякивать лишь мелкие семи-дин: ей приходилось платить за всех, поскольку у Аша и Манс давно уже не было денег, Эрмина и Виек признались, что отправились в путь без жалования, а Оцарио обиженно заявил об убыточности своей торговли, хотя ему все равно никто не поверил.
Послы обыкновенно привозили богатые дары на переговоры, но этот караван сам бы не отказался, если бы им что-нибудь подарили в Ивриувайне.
Удобнее устроившись на присмиревших пауках, группа направилась в сторону моря, до которого оставалось совсем немного. На плечи Манса с самого начала путешествия взвалили все заботы о содержании и кормлении почтовых орлов, к чему он сразу отнесся с особым рвением. Теперь одну из птиц решили отправить в Первый Бархан, чтобы сообщить о том, что отряд добрался до Четвертого Бархана и предупредить матриарха Сигриду об странном исчезновении орлов.
На закате путешественники, поднявшись на вершину очередной песчаной дюны, наконец узрели одну из промежуточных точек их долго странствия. Вдалеке бесконечный желтый океан песка соединялся с голубым. Ровная поверхность моря тянулась туда, где единственной границей между водой и небом становилась алеющая полоса засыпающего солнца.
Все с невольным восхищением любовались изумительной красотой дикой природы, которая раскинулась перед их взорами. Выяснилось, что не только Ашарх и Манс впервые оказались на побережье: Эрмина тоже никогда ранее не была у моря — в ее широко раскрытых глазах плескался истинный восторг. Пауков пришлось привязать в паре сотен метров от берега, потому что их нервировал шум воды. Оставшееся расстояние группа преодолела за считанные минуты, на ходу избавляясь от тяжелых плащей и сапог, чтобы быстрее подставить лицо соленым брызгам волн и зарыться пальцами ног в мокрый песок. Прохладная влага манила уставших путников.
— Аш! Я и правда не мог даже думать, что море такой красиво! — исступленно кричал Манс на залмарском и радостно хохотал, когда прохладная вода щекотала его голые щиколотки. — Только ради него одного можно было бы уйти из Бархан и отправиться в такой далений путь!
Волны набегали на берег белой пеной, принося с собой маленьких трусливых крабов, ракушки и пучки водорослей. Вся группа щурилась от яркого света заходящего солнца, отражающегося в морской глади. Чтобы соблюсти приличия, мужская и женская часть отряда расположились на пляже на небольшом отдалении друг от друга. У берега вода казалась удивительно теплой, но стоило зайти немного глубже, как ледяные потоки обволакивали тело, даря желанную прохладу.
Манс, в отличие от Ашарха умеющий плавать, сразу же начал самозабвенно обучать своего друга. Однако профессор с трудом держался на воде и откровенно боялся заходить в воду глубже, чем по грудь. Волны, подобно тяжелому покрывалу, легко накрывали пловцов с головой и сразу же утягивали их за собой в синюю пучину. Один раз Аша только чудом не унесло в открытое море: он нахлебался соленой воды, когда Манс отвлекся на косяк любопытных блестящих рыб и нырнул за ними следом. После этого преподаватель решительно закончил водные процедуры и ушел обсыхать на солнце, несмотря на все крики и извинения своего рассеянного друга.
Лантея бесстрашно плавала в одиночестве дальше всех. Видимо, ее не пугали ни глубина, ни течение. Когда девушка уставала, то она переворачивалась на спину и давала рукам отдохнуть. По берегу бродил совершенно счастливый Оцарио: он упоенно подбирал все ракушки, мелкие камешки и морские звезды, которые попадались ему на пути. Для всей группы было очевидным, что скоро ассортимент безделушек их хитрого торговца обновится, а это означало новые попытки с его стороны продать что-нибудь бесполезное своим спутникам.
Эрмина и Виек, казалось, достигли абсолютной гармонии. Они долго сидели вдвоем на мелководье в отдалении от всех, взявшись за руки и тихо беседуя. После женщина ушла купаться, а ее супруг вернулся к сумкам, брошенным на пляже. Он достал тонкий костяной стилус и крошечный стеклянный флакон с чернилами, вновь взявшись что-то рисовать или писать на куске пергамента. Сидевший рядом Ашарх давно уже заметил за воином привычку все свободное время уделять этой кропотливой работе. Профессор осторожно заглянул в свиток через плечо Виека и с нескрываемым удивлением увидел очень хороший набросок. Четкие синие линии, выведенные уверенной рукой, образовывали элегантный эскиз портрета Эрмины. Хетай-ра, изображенная на нем, вполоборота смотрела на зрителя, слегка искривив пухлые губы в нежной улыбке. Художник словно любовался каждой чертой жены, обводя стилусом контуры лица.
Виек скорее почувствовал, чем заметил, что за его работой наблюдают, и повернулся к Ашу. Преподаватель на секунду смутился, что его застали за этим подглядыванием, но глаза отводить не стал, а только показал пальцем на рисунок и изобразил беззвучные аплодисменты. Сказать он ему ничего не мог, поэтому решил выразить свое восхищение таким образом. Воин смерил чужака внимательным взглядом, как бы мысленно сомневаясь, стоит ли принимать эту похвалу, но после все же кивнул и неожиданно протянул Ашарху несколько свитков из сумки. На них оказались портреты других членов группы, в том числе и профессора. Он был изображен задумчивым и каким-то отрешенным, а еще заматеревшим, словно все перенесенные за последний месяц тяготы отразились на его лице глубокими тенями и бороздами.