Страница 3 из 6
Почему в то этом моём, не моём мире, все казалось на голову выше привычных любимых мной вещей? Прямо мир завышенных стандартов или, напротив, пониженного порога чувствительности, этакий мир усилителей впечатлений, как бургер из фастфуда, кажущийся вкусным только благодаря кудесникам химии пищевых добавок.
– М-м-м, сахару как раз столько, как я люблю. Терпкость и сладость взаимно дополняют друг друга, союз брутальности и нежности. Благодарю, потешил старика.
– Вспомнил, вспомнил! Это ж из «Гостьи из будущего»!
– Что из «Гостьи из будущего»?
– То, что вы делали в магазине.
– А, ты про пончики, нет, пончиков в фильме точно не было.
– Да дело не в пончиках, а в образах…
Вместо ответа Каин, прочёл:
Погост романтики,
повсюду могилы,
но не той романтики,
что у любимых!
Романтика жизни умерла!
В погоне за прибылью её
оставили на пыльной
обочине ворохом чеков
укрыв мертвеца.
И только на холстах глаз,
свидетелей былых эпох,
остались мазки романтики,
а за ними погост…
– Это моё стихотворение, – с какой-то глупой детской интонацией сказал я.
– И это бесспорно. Знаешь, когда человек устал, он сходит на обочину пути, чтобы не мешать тем, кто двигается дальше, кто-то, стиснув зубы, кто-то опьяненный молодым задором, галлюциногеном энтузиазма. А кто-то, чтобы поскорее загнать себя и умереть. Ты решил остановиться. Хорошее решение. Ты ведь уже не раз замечал в последние годы странности в жизни? Странности, которые невозможно объяснить здравым смыслом.
– Есть такое, особенно в последнее время, появляются мысли, что мы и вправду здесь всего лишь персонажи игры и что поскорей бы эта миссия была пройдена. А ещё, мне иногда кажется, что наши тела не только здесь живут, но и, как бы это сказать, на других планетах что ли, что мы можем быть во многих местах сразу. Можем, но просто не помним других локаций, пока в этой находимся. А когда возвращаемся в другую, забываем про ту, в которой побывали.
Бред конечно, но последние годы эти мысли заслуживают всё больше моего доверия. А окружающие мне всё больше представляются роботами. «Роботы ненавидят тебя и меня», помните, как в одной песне пелось?
– Братья Карамазовы, бессмертные братья Карамазовы и их символичная песня Ласточка.
– Ухты, вы тоже любите эту песню.
– У этой группы не так много хороших песен, чтобы забывать их, – грустно улыбнулся Каин.
– Это точно! Вот вы посмотрите большинство, травятся как заправские смертники всякой дрянью, а когда вокруг что-то страшное для их драгоценного, разрушаемого тела случается, забавно цепляются за жизнь, как котята за полы юбки проходящей мимо хозяйки. А когда-то меня и вовсе накрыло, мне почудилось, что когда я уезжаю на автобусе или байке, то за спиной все исчезает, ну знаете, как текстуры в игре.
– Здорово! Ты сумел интуитивно понять, что вокруг всё не так просто. Вот знаешь, Герберт Уэллс в дебютном романе Машина времени, не зря разделил людей на Элоев и Морлоков, конечно всё не так карикатурно как в книге, но суть в том, что есть среди людей те, которые видят оба мира, а есть те, кто живут и упиваются реальностью подземелий.
Та дверь, у свалки, это просто дверь, дверь заброшенного дома, это не портал и никакие там не звёздные врата, она, ну как бы это сказать переключила, что ли твоё сознание, поменяв режимы восприятия. Точнее сказать ты уже сам переключился, но мы, увы, привержены ритуалам. Мы, те, кто видит оба мира, можем зваться Элоями.
Ну а теперь самое главное, отныне ты не сможешь спокойно реагировать на то, что видишь, Всё, что ты будешь видеть, станет этакой суперпозицией образов мира Элоев и Морлоков, будь осторожен, чтобы не перегореть, потому что «крышу будет срывать» дай боже. Когда привыкнешь, поговорим ещё.
– Я не пойму, то есть вы ходите в отпуск через дверь, которая ничего не значит, вы, что же, не можете без неё переключиться или как там это называется?
– Ты не понял, я тоже, как и ты, жилец тела и, увы, некоторые шаблоны слишком глубоко прошиты во мне, поэтому мне порой необходимо проходить через ту дверь.
– Такое чувство, что вы или я, или мы бредим.
– Что поделать, чаёк то крепкий, селёдочки бы под него, – снова тот же смех ребёнка.
– Так, погодьте, значит, мир можно воспринимать по-разному, тот, кто может воспринять больше, чем одну сторону – это экстрасенсы, Элои, мать их за ногу. А те, кто живут как быдло, те – Морлоки. А чтобы этому научиться надо пройти через дверь от развалюхи, я ничего не перепутал?
– Ничего.
– По идеи сейчас должен надо мной склониться коренастый санитар и вколоть лошадиную дозу успокоительного.
– Наверное, в отпуск ушёл.
– Я всё равно ничего не понимаю. А вы зачем мне на пути повстречались тогда?
– Ну, смотри, мы Элои, любим, как бы это тебе сказать, ну курсовые работы, что ли выполнять. А ещё обязательно напомни мне сводить тебя в луна-парк.
– А санитар точно не придёт? – Вполне серьёзно спросил я
– Та не придёт, давай допивай чаёк тебе еще меня назад к двери везти, ты ж не думал, что я растворюсь в потоке света, а в воздухе запахнет озоном.
– А вы ещё придёте?
– А куда мне деваться, ты ж моя, курсовая, хотя, в твоём случае даже не курсовая, диссертация. А работать, как ты сам понимаешь, лучше всего с чистыми окнами. Света больше…
– Иногда достаточно ярких лампочек в люстре.
– Это у тебя привычка циркача. Жить при свете фонарей, за пеленой грязи на окнах…
Тем вечером хоть в квартире было тихо, я отчётливо слышал свой детский голос, надо же я и забыл, что он так звучал. Моим голосом говорила мягкая игрушка – красная, замшелая собака с длинными ушами, которая была почти моей ровесницей, мама купила мне её, когда мне было почти два года.
И вот что сказала собака:
«Точно не помню, но, кажется на седьмой день после поломки утилизаторов мусора, я осознал себя. Так что считайте, это моим официальным днём рождения в качестве подтверждения могу продемонстрировать пластиковую пластину, которая упёрлась мне в одно из левых рёбер и я, убрав помеху, разобрал в хитросплетения царапин на её поверхности букву «Л». Эту пластину считайте моим свидетельством о рождении, а имя я себе выбрал согласно, конечно же, моему первому документу – Лазарь.
Родился я уже вполне сознательным и обученным грамоте. Наверное, потому, что в горе мусора, ставшей моим родильным домом, было много остатков книг».
Подойти к внезапно умолкшей игрушке, укравшей мой голос, я не решился…
*
Глава пятая
арОтАЗис
Утром я проснулся полным сомнений, как бабушкин пирожок начинкой. Игрушка сегодня не разговаривала. Списав всё на чудеса Первого дня, я подался в кухню.
Пока разогревался завтрак, я набросал карандашом очередное стихотворение из разряда «пишу, не могу не писать». Когда я впадаю в такие состояния, то должен немедленно выложить на бумагу всё, что проситься на свободу, иначе дурного самочувствия не избежать. И если вдруг кто-то меня отвлекает, я мгновенно теряю самообладание. В общем как говорится, не судите строго за то, что начертал грифель карандаша, придавленный к шероховатой поверхности листа блокнота так сильно, что теоретически мог превратиться в алмаз. Я всегда пишу, сильно давя на бумагу, так хоть буквы приобретают облик букв, а не символов сакрального письма некой исчезнувшей цивилизации.
Я уснул несчастным,
а проснулся,
мир надел иную маску,
и персонаж меня преображён.
Не пойму
куда подевался