JaZZ моТЫлька

*

Глава третья

В гору

Мы отдалялись от трассы, впереди маячил позор нашей цивилизации – свалка. Ещё совсем немного и ехать было некуда, я повернулся, чтобы спросить, куда мы едем, на что Каин, боднув меня лбом промеж лопаток сказал, чтобы я смотрел на дорогу. Когда я снова устремил взгляд на бетонные плиты дороги, перед глазами, на миг всё помутилось, словно сбилась фокусировка в камере. А после дорога поползла в гору. Свалка на горизонте исчезла. Я остановился.

– Слезайте!

– Да не кричи ты так. Мог бы и просто сказать. – Каин освободил сиденье и, зевнув, добавил. – Ну чего ты снова испугался-то?

– Да не боюсь я…, я…

– Ну конечно, мальчик не испугался, сначала дверь его куда-то привела, куда-то, где не видно было следов, как он в неё въехал. Потом вдруг свалка исчезла, и дорога изменилась, конечно, бояться нечего. Твоё серийное восприятие, наполненное всевозможными ГОСТами мышления, как собачка дрессировщика условными рефлексами, сейчас забилось в угол клетки и ноет. Сознание ноет, а ты, истеришь, истеришь как сварливая жена, которую хочется окатить ведром настоя валерьянки. Или скормить крокодилам.

– Вы что в меня какой-то дрянью брызнули да, галлюциногены…

– Папа Карло сделай меня снова бревном, – Каин вынул из кармана леденец на палочке, развернул, обёртку и надув, как шарик, завязав узелок, отпустил. Ветер подхватил удивительный шарик и по спирали стал возносить к облакам.

Я засмотрелся как то, что секунду назад было фантиком, коими устланы городские дороги по вине так называемых цивилизованных людей, парило под брюхами кучевых облаков? Облаков стаями несущих воду туда, где её давно не видывала исстрадавшаяся от жажды земля.

– Ну что ты за нытик такой, а? – Вынув леденец изо рта, Каин принялся дирижировать им в такт словам. – Там, откуда мы с тобой приехали, почти все, слышишь почти все обдолблены. Поверь, средств для этого у мутантов хоть пруд пруди. Ты тоже шагал в этом строю зомби, а потом, когда захотел выйти, с тобой начались всевозможные странности. Только ты же невнимательный, наверняка не заметил. Когда у тебя стали растворяться друзья, как сахар в тёплой воде? Правильно, тогда, когда ты понял, что в твоей жизни слишком много ниток, ниток на руках и ногах. И я думаю, что потеря друзей далеко не последняя неприятность, которая сопровождала твой бунт марионетки.

Я опустил ножку и, оперев на неё байк сел на разогретый солнцем кусок бетона.

Воспоминание о кусочке жизни длиной чуть больше полугода пронеслись в памяти со скоростью света. Я стиснул зубы. Вспомнилось стихотворение, которое я написал в один из многих вечеров, когда мне просто хотелось выйти на лесную поляну, повернуться к луне и выть, выть от тоски, выть от сожаления, выть от одиночества, выть потому, что я живу без Неё:

В отголосках эха,

стонов вчерашних "Я",

рождаются вспышки

нового себя,

и снова обновлённый фрагмент

получит в

абсурдную жизнь

абонемент.

И уже в который раз

жернова зубов

муку из эмали

натрут в порывах

воспоминаний,

о том, как вместе

мы были и там и тут…

– Поплачь, оно конечно лучше не станет, но хоть зубы скрипеть не будут, – он по-отечески обнял меня за плечо.

– Я за эти семь лет уже выплакал всё что можно, а боль не стихает. Чёртова жизнь! – Я прикусил кожу косухи и, омывая рукав слезами, зарыдал. Слёзы текли градом, я ничего не мог с собой сделать, казалось, во мне плачут все те «Я», которые рождались и умирали, когда я пытался забыть её, когда я подменял себя собой, чтобы измениться, чтобы залечить разбитое сердце…

Я не знаю, сколько прошло времени, но когда я успокоился, Каин протянул мне открытую банку нулёвки, по-хозяйски вынув её из правого кофра байка.

– А вот от меня – сушёный кальмар, помнишь, как вы купили целую упаковку в тот день, когда умер Робин Вильямс. А потом, вечером смотрели «С добрым утром Вьетнам», поминая великого актёра.

Я залпом допил пиво и сжал банку, металл нагрелся и серебряными ручейками потёк по ладони. Я потряс головой, видение не прекращалось. Раскрыв ладонь, я увидел на ней идеально отлитую букву «К». Излишки расплавленной в руке банки стекли уродливыми кляксами на землю.

– Посмотри назад, – не дав мне спросить, сказал Каин. Я повернулся, внизу, где должны были виднеться высотные дома окраин города, простирался огромный купол цирка. Да что там огромный, гигантский, бесконечный купол.

– Не знаю как ты, но я цирк не люблю и раз ты здесь то и ты, наверняка, тоже. Поздравляю с выходом из труппы, сынок.

– Я ничего не понимаю.

– А что тут понимать то, байкер, с рождением тебя. – Он как фокусник коснулся моего уха, но вынул оттуда не привычную монетку, а цветные очки. Вынул и швырнул под ноги, я тот час наступил на них, захрустело и вдруг под подошвой послышалось шипение, треснутые очки превратились в змею, норовящую укусить, но зубы годины увязли в коже ботинка.

Второй ботинок изгнал жизнь из мерзкой твари. Когда я поднял ногу, на месте змеи дымилась лужица едкой, смолистой жидкости. Если это и был сон, я уже давно должен был проснуться.

– Поехали, сынок…

*

Глава четвёртая

Санитара не будет

С другого склона горы я увидел мой любимый супермаркет, где продавалась отличная выпечка. Казалось бы, что тут такого, очередной супермаркет популярной сети, но в том-то и дело, что это был супермаркет возле моего дома. Чего никак не могло быть, мы ехали в противоположном направлении. Удивился ли я, скорее нет, чем да. Сегодняшний день сделал мне прививку от чрезмерного удивления, поэтому случай с топографическим кретинизмом стал очередной бусиной в браслете чудачеств, преподнесённых капризной сучкой, которую пафосно именуют судьбой.

– Чаем то угостишь?

– Угощу, – буркнул я.

– Ты, наверное, ожидал, что мы приедем в какое-нибудь загадочное место, и я тебя приведу в таинственную избушку, где открою истину да?

– Ну, может не столь помпезно, но приблизительно так.

– Ты знаешь, порой привычное становится необычней таинственного. Это не совсем твой дом. Это не совсем твой мир. Ты сам скоро поймёшь. Кстати, в магазинчик заскочим, я пончиков возьму.

Спускаясь по вьющейся анакондой дороге, я всячески старался заткнуть скептика, древоточцем сверлящего сознание. Снимая шлем, на стоянке супермаркета, привлекающего внимание оранжевой вывеской, первое, что меня удивило это отсутствие дымовой завесы, оставляемой курильщиками, стадами, бродящими под навесом крытого паркинга. Воздух продолжал сладко пахнуть ванилью и корицей с лёгкими нотками мяты.

Внутри магазин являл собой аллею с множеством стоек, поверх которых красовались голограммы товаров. Каин подошёл к одной из стоек с изображением пончиков, коснулся надписи, над округлой поверхностью поднялся прозрачный купол и добродушный женский голос произнёс «Приятного аппетита».

Ощущение дежавю вцепилось в меня когтями хищной птицы, требуя вспомнить где, где я мог уже такое видеть. Я старался не сосредотачиваться на воспоминании.

Добродушие буквально витало в воздухе, им сочился каждый человек, каждый незнакомец, не сверлящий, а согревающий тебя лучиками мимолётно бросаемых взглядов. А ещё удивляли отсутствие бдительного ока сморщившихся охранников, страдающих хронической подозрительностью; отсутствие ритуально вежливых кассиров, и сосредоточенно натирающих пол озлобленных уборщиц, с презрением провождающих несущие грязь ноги. А ещё, я чувствовал себя частью некого братства, члены которого были готовы в любой момент поддержать, помочь, выслушать.

Дом по возращении казался, каким-то странным, словно в нём что-то изменилось, я пока не знал что. Чайник вскипел быстро, я заварил крепкий чёрный чай, и мы сели поедать вкусные пончики, которые казались едва ли ни шедевром кондитерского искусства.