Подарок китайца
(Рассказы)

Было уже около четырех часов пополудни, — довольно поздно. Но впереди не предстояло никаких трудностей. Не более получаса по прямой дороге, и я буду уже стоять перед самой дверью.

И тогда перед собой я заметил нечто, при виде чего мне показалось, что мое сердце сжали пять смертельно холодных пальцев.

Привидение? Нет! В глубоком, глухом молчании полз клок тумана, подобие призрака в далеко развевающемся покрывале, медленно и бесшумно полз он по снегу. Другие подобные же призраки, сотканные из воздуха и воды, двигались за ним, целое войско страшилищ клубилось, выползая из боковой расселины в уже почти ночном полумраке. Они переплетались, догоняя друг друга и царившая среди них тьма быстрыми волнами окружала меня. Все смешалось перед моими глазами. Серые, молочно-белые, сумерки обволакивали меня, как ночь, — я очутился в тумане.

Но как можно было держаться направления когда уже на расстоянии трех шагов ничего нельзя было различить, и я, изнуренный и без помощи, должен был пробивать себе дорогу сквозь бездонный снежный покров? Не прошло еще и десяти минут, как мной овладела неодолимая уверенность в том, что я иду по ложному направлению, и мне следовало бы держаться значительно правее.

Я свернул направо, — но там я очутился перед отвесной, теряющейся в тумане снежной стеной, за которой, я это точно знал, не могла находиться дорога к хижине.

Итак, я заблудился… Я повернул назад… но, Бог знает, как это случилось… я не мог различить своих собственных следов в этих бесконечных, безмолвных волнах тумана, быстро надвигавшихся на меня. Мне казалось, что я теперь отошел слишком далеко влево — я опять описал дугу, провалился по грудь в снег и попал одной ногой по самое бедро в яму наполненную ледяной водой. Наконец, я нашел место, где снег был плотнее, огляделся и увидел перед собой ту же самую отвесную снежную стену, которую я видел полчаса тому…

Так стоял я и смотрел, разгоряченный, выбившийся из сил и возбужденный, как человек во время рукопашного боя. И это, действительно, был бой с невидимыми, коварными привидениями, окружавшими меня. Бой не на жизнь, а на смерть.

Но надежда все же еще теплилась во мне, я — неблагоразумно, как мне тогда казалось, — несколько дней тому назад рассказывал о моем плане подъема на ледник. Слух об этом мог распространиться по деревне в долине, где, как я знал, находились еще и другие, неизвестные мне зимние туристы. Чувство подражания и азарта в альпинизме, как и во всяком спорте, очень сильно развито. Может быть какая-нибудь группа туристов захочет сыграть со мной шутку и одновременно со мной подняться завтра утром на вершину ледника. В таком случае они должны были раньше меня попасть в хижину, которая должна была находиться где-нибудь поблизости от меня.

Снова начал я свои блуждания. Найду ли я теперь хижину? Это было делом случая. Я знал, что если я даже буду идти по нужному направлению, то в этих плотных, темных клубах тумана я могу пройти в трех шагах от хижины, не заметив ее.

Но о нужном направлении не могло быть и речи. Я едва мог теперь различить землю, я спотыкался, скользил по снежным буграм, проваливался в ямы и трещины и полз дальше и дальше в надвигающейся темноте ночи.

Бог знает, как долго это продолжалось. Как во сне двигался я вперед, только чтобы не окоченеть, стоя с раскрытым ртом и полузакрытыми глазами и тяжелой, тупой болью в груди. Кругом был уже полный мрак. Внезапно я остановился — мне показалось, что вдали прозвучал чей-то голос и послышался звонкий смех…

— Алло! — закричал я, как мог громко.

— Алло! — прозвучал из тумана в ответ серебристый голос.

Было ли это эхо моего хриплого баса? Не может быть! Или обман моего воображения? Пожалуй, уже раньше я чувствовал, как кровь шумит у меня в ушах. Но все равно — мне оставался только один путь. И я побрел по направлению, откуда звучал голос.

Шагов через сто я остановился и снова крикнул:

— Алло!

И гораздо ближе и громче, чем раньше, ответили мне со смехом:

— Алло!

Теперь ничто не могло меня удержать. Я бежал с быстротой, на которую не считал себя способным, напрягая все силы, пробивался я сквозь снег. И вдруг у меня было такое чувство, что я упаду на колени и буду молиться Богу, — прямо перед собой я увидел тонкий косой луч света в окружавшем меня полном мраке, луч света, который пробивался сквозь щель в оконной ставне! Это была хижина и в ней люди!

— Ура! — закричал я изо всех сил и из-за темной двери опять прозвучал серебристый голос — Ура! — с явным английским акцентом.

Дверь распахнулась. Я вошел — в жизнь, в свет, в тепло.

Это, действительно, оказалась экспедиция — четверо человек, вышедшие одновременно со мной и расположившиеся на ночь в хижине, чтобы на следующее утро взобраться на ледник и затем по другому склону спуститься в долину.

Начальником экспедиции был английский пастор, один из тех седовласых юношей, с румяными щеками, длинными серебряными волосами и мальчишеской подвижностью, которых так много среди людей этой национальности.

Рядом с ним сидела его дочь, голос которой привел меня сюда. Не сказочная принцесса, таинственно прекрасная, а просто бойкая, здоровая девушка лет двадцати, белокурая, с лицом, покрытым веснушками, сверкающими зубами и блестящими глазами.

Она держала за руку своего спутника — широкоплечего молодого человека среднего роста, который со своими подстриженными усиками, широкой улыбкой и небрежными движениями представлял собою типичного британского туриста.

Он курил короткую трубку, — так же, как и проводник, сидевший в углу — красивый черноволосый мужчина с мрачным, недовольным выражением лица.

На столе дымился новогодний пунш и лежали остатки обильного ужина. Табачный дым вился в приятно-теплом воздухе, и из угла манил к себе мягкий матрац.

Это было главное, в чем я нуждался. Я буквально выбился из сил. Англичане уговаривали меня сесть к ним за стол и принять участие в их новогоднем празднике, но я был слишком изнурен моральным и физическим напряжением последних часов. Попросив прощения, я направился к постели, повалился на нее и так и остался лежать, не двигаясь и тяжело дыша.

Вскоре мной овладел полусон — не настоящий сон, — я был слишком изнурен и чувствовал лихорадочную дрожь во всем теле — а нечто вроде грез наяву, когда человек неясно слышит и видит то, что происходит вокруг.

Сначала англичане вели себя спокойно. Но когда они решили, что я уснул, они стали опять оживленными, смеялись и шутили, чокались, рассказывали вполголоса разные забавные истории.

— Идем с нами, сэр! — сказал пастор. — Уже пора. Мы сейчас выступаем!

Я чувствовал себя тяжело больным, все члены мои болели, и меня трясла лихорадка. Страх овладел мной при мысли, что надо будет идти с моими спутниками в холодную, темную, неведомую ночь.

Я продолжал лежать и покачал головой.

— Вам придется идти одним… Я чувствую себя плохо.

Мои слова вызвали явное, совершенно мне непонятное, неудовольствие. Старый господин наклонился ко мне своим морщинистым лицом, и его верхняя губа злобно искривилась, так что стал виден белый клык.

— Но вы должны идти! — прошипел он тихо и настойчиво… — Вы должны идти с нами!

И его миловидная дочь стала рядом и с таинственной улыбкой, как дитя, умоляюще сложила руки.

— Пожалуйста… Пожалуйста — шептала она. — Пойдем с нами!..

Я колебался… Я уже решил было встать, когда молодой джентльмен схватил меня железной рукой за плечо и попытался поднять меня с постели.

— Вставайте! — приказал он хрипло, и его глаза блестели… — Вы должны с нами идти!

Я оттолкнул его. Мной овладел гнев и некоторое беспокойство.

— Я прошу оставить меня в покое, — сказал я… — Желаю вам счастливого пути!

Скоро они были готовы. У дверей они еще раз вопросительно обернулись ко мне и, так как я отрицательно качал головой, вышли они мрачно и не попрощавшись со мной из хижины. Только проводник продолжал стоять возле меня. Когда он вынул изо рта трубку, улыбка впервые появилась на его усатом лице.