Вилья на час

— Я думал сварить нам кофе, — сказал Пабло, с трудом отрывая от меня профессиональный взгляд.

Да, я чувствовала, что он смотрит на меня, как художник, не как любовник.

— Я выпью его здесь…

— В таком виде?

— Будто ты в другом?

Я не смотрела на него оценивающе. Я сделала все выводы в первые минуты знакомства. Ему есть чем гордиться, мне — тоже, и я сильнее вжалась бедром в дверной косяк и подперла его плечом. Барселонец шумно сглотнул, так шумно, что я расслышала этот звук за гудением кофейной машины. Я ликовала — больше он моего тела не получит. Пусть даже не пытается поцеловать…

Он протянул мне чашку, я взяла ее и пригубила пенку, следя за тем, как он нехотя отворачивается, чтобы загрузить в машину свежую капсулу. Снова гул и снова тяжелый вздох.

— Вики, я понял, что должен это сделать…

Пабло повернулся ко мне без кофе. Чашка осталась на столешнице. Он снова гулко сглотнул и даже зажмурился.

— Я отвезу тебя к Альберто. Прямо сегодня. Прямо сейчас.

Моя рука дрогнула, но не выронила чашку, а подняла над головой, и чашка полетела Пабло в лицо. Он увернулся, но стекло окна выдержало, и осколки посыпались в раковину.

— Мразь! — вырвалось у меня по-русски, и я не собиралась ничего ему переводить.

Мой вид, одновременно грозный и растоптанный, в переводе не нуждался.

Глава XXII

— Послушай! Послушай же! Послушай меня!

По щекам текли слезы. Быть сильной, увы, оказалось мне не под силу. Пабло тряс меня за плечи уже, кажется, целую вечность, а я все никак не могла успокоиться. Или не хотела… Как и слушать какие-либо его оправдания. Прощения ему не будет! Взять меня обманом в нашей ситуации то же самое, что и взять силой. Взять чужое. To, что я берегла для другого. Того, кому я не смогу теперь взглянуть в глаза.

— Вики, я сказал тебе правду…

Пабло перестал трясти меня и придавил бедром к стене, чтобы зажать мое лицо между своими большими горячими ладонями.

— Все правда. Ну, кроме того, что я не знал, где Альберто. Я знаю, где он…

Я дернулась, и барселонец вжался в мой лоб своим. В отличие от рук, лоб его был покрыт ледяной испариной. Как и мой.

— И также я знаю, что Альберто не хочет тебя видеть. Вернее, не захочет, когда узнает, что ты здесь, — он отстранился всего на пару сантиметров и теперь внимательно всматривался в мое лицо, точно искал в глазах ответ, который отказывались давать ему мои дрожащей соленые губы. — Вики, только не подумай, что в тебе дело. Он ни с кем, слышишь? — Пабло снова встряхнуть меня и снова вдавил мою голову в дверной косяк своим лбом. — Ни с кем из тех, кому помог, он не встречается дважды. Но я отвезу тебя к нему. Отвезу без спроса. Рискну пойти ему наперекор, потому что эта встреча нужна тебе… Нет, не только тебе, она нужна и мне… Для того, чтобы ты простила меня. Вики, ну хватит уже!

Я снова плакала. Теперь даже сильнее и с надрывом: к слезам добавились недетские всхлипывания.

— Вики, умоляю…

Пабло опустился на колени и прижался к моему втянутому животу, словно собрался договориться с моим телом немного иначе, по-ночному. И я оттолкнула его, да с такой яростью, что Пабло повалился назад и ударился затылком о противоположный косяк.

Я не извинилась. Мне хотелось сбежать с кухни и скорее прикрыть свой срам и стыд хоть скомканной и пропитанной ночным действом простыней, но Пабло резво вскочил на ноги и, обхватив меня со спины руками, давил пальцами мой пупок.

— Успокойся и послушай…

Какое там послушай! Я почувствовала его возбуждение и испугалась, что он сейчас овладеет мной прямо здесь, в коридоре, стоя или на четвереньках, какая в сущности разница… И я рванулась вперед из последних сил, но он поднял меня в воздух, и вот так, на своем животе и мужском достоинстве, дотащил до гостиной, чтобы усадить на стул. Я тут же подтянула ноги к животу и опустила руки, как можно ниже, чтобы прикрыть то, что мог попытаться скрыть фиговый листок, сотканный из моих пальцев.

— Вики, послушай…

Пабло снова стоял передо мной на коленях, но теперь сжимал ладонями мои щиколотки, точно боялся, что я вмажу ему пяткой между глаз. А я, наверное, могла бы разбить ему нос… В тот момент мне безумно хотелось размазать по его лицу кровь. С тем же неистовством и упоением, как ночью — влагу с его губ. Я и предположить не могла, что способна испытывать такое безудержное желание причинить другому боль. Наверное, просто не могла уже держать в себе собственную: она жгла, щипала, чесалась, кололась… Я уже не знала, какого ощущения не было сейчас в моем теле.

— Ты идешь в душ. Одеваешь шорты, майку и кофту. Берешь себе какую-то одежду на завтра. А я попытаюсь вызвать нам такси. Слишком далеко для прогулки на мотоцикле. Особенно, если она у тебя первая.

Я вскинула голову, с трудом отодрав подбородок от коленок, точно сопли приклеили его намертво, даже сильнее клея «Момента».

— Куда мы едем?

— В деревушку в Ла-Гарроче, часа полтора дороги.

— Так почему не на мотоцикле?

— Ты сказала, что боишься.

На краткое мгновение губы Пабло скривились в гадкой усмешке, лишившей меня последнего страха за свою жизнь.

— Я больше не боюсь…

Теперь я действительно не боюсь ничего — все самое страшное со мной уже случилось. Если мы разобьемся на дороге — это будет самый лучший исход нашего знакомства. Для нас всех. И Альберта тоже.

— А я боюсь.

Пабло, будто прочитав мои мысли, сразу сделался абсолютно серьезным и поднялся с колен. Я опустила глаза, не вынеся вида того, что сейчас болталось прямо перед моим носом.

— Собирайся, — бросил он, уже повернувшись ко мне спиной, вызывая в телефоне чей-то номер.

Стиснув зубы, я отлепилась от стула и двинулась в ванную. В тело точно насыпали стальных опилок. Когда я прикасалась к нему в душе, даже казалось, что они проступили через кожу острыми концами. Это кололись мои нервы. Я смывала один пот и тотчас покрывалась новым. Что я скажу Альберту? Как объясню такое свое падение?

Я не могла объяснить его даже самой себе… Никакими приличными словами — идти по жизни, гордо расправив плечи, за этот год я так и не научилась. Я еще могла соврать себе, что соблазнила Альберта, но тут… Тут мной отлично попользовались. Я без всякого сопротивления позволила поставить себе подножку и уложить на спину.

Душ лил мне на макушку, и я все ниже и ниже склонялась к коленям, почувствовав на плечах тяжелые мокрые крылья падшей вильи.

— Ты что-то уронила?

Пабло, видимо, давно следил за мной через запотевшее стекло душевой кабинки и сейчас рванул на себя ее дверцу.

— Ничего, — я выпрямилась. Лопатки действительно ломило, словно за плечами висел стопудовый походный рюкзак, в который совесть запихнула все мои жизненные ошибки. — Просто показалось, что у меня на коленке синяк.

Синяк был в груди. Огромная болезненная гематома. Сердце раскололось надвое и дрожало на тонкой красной нити надежды, что Альберт сжалится и подарит мне силы выстоять и забыть то, что произошло прошлой ночью.

Я выключила воду и шагнула в раскрытое для меня полотенце. Пабло не думал вытирать меня, просто сложил вместе махровые концы на моей груди и шагнул в душ. Я со злостью захлопнула кабинку, даже не испугавшись, что могу разбить стекло. Я готова была расколотить все до последней чашки в квартире и до последнего зеркала. Я не хотела видеть свое отражение. Я была ужасна как внутри, так и снаружи. Однако оделась, как велели, и хотела пихнуть чемодан под кровать, чтобы хоть как-то избавиться от адреналина в крови, но увидела под ней холст и вытащила: снова мой портрет, только на этот раз вместо глаз два яблока. Кроваво-красных. Или это две половинки сердца?

Плевать! Я вытащила из чемодана туфлю, обула на правую ногу и проделала в холсте две дыры, попав ровно в яблочки. Удовлетворенно выдохнув, я убрала испорченную картину обратно под кровать, желая, чтобы Пабло обнаружил ее уже после моего отъезда.