Вилья на час

— Так ты играешь еще и на скрипке? — спросила я, присаживаясь на отодвинутый официантом стул.

— Я больше ни на чем не играю. Надо уметь признавать свои поражения.

— Тогда ты танцуешь? — И когда Альберт покачал головой, я воскликнула, наплевав на остальных посетителей. — Не ври! Я с тобой танцевала!

— Я никогда не вру, — все так же открыто улыбнулся вампирский брехун.

Я поспешила согласиться, чтобы не обижать Герра Сочинителя. Согласилась дважды, потому что он решил сделать заказ за меня и только для меня, чтобы не выпадать из образа вампира. Отлично! Вот выдержка! Каким бы плотным ни был его ранний ужин, в ресторане витали такие запахи, перед которыми устоять обычному человеку было выше всяких сил. Только Альберт не был обычным. Он был сумасшедшим. А, может, он просто актер? И как подтверждение моей догадке, Альберт заговорил о Камю.

— Ты и не пьешь? — спросила я, стукнув своим бокалом по салфетке. — Ах, да, это же вино, не кровь…

Я попыталась сделать серьезную мину, но поддалась на улыбку, осветившую лицо Альберта солнечным светом:

— Я просто за рулем.

Альберт замолчал и устало взглянул в окно на мокрый город. Наверное, размышляет, как ему добраться до машины. Не дело ему грустить. Раз он так шикарно приподнял мне настроение, валявшееся больше месяца под плинтусом, я обязана развеселить его.

— Альберт, — Он взглянул на меня, и я заметила в глубине серых глаз радостный блеск. — А к Реквиему ты имеешь какое-нибудь отношение?

Он заулыбался во весь свой неклыкастый рот.

— Мне и сейчас рано заказывать для себя панихиду, а отца я хоронил в гробовой тишине. Однако в письме советовал Моцарту не браться за этот заказ так рано, а то вечно замотанный Дер Тод неверно его истолкует. Увы, Моцарт не прислушался к моему совету. Я, правда, пытался еще замолвить за него словечко перед Дер Тодом, но тот ответил, что уже расписал все свои визиты на тот день и планы менять не будет даже ради всего человечества, а через три часа прислал мне записку, в которой было лишь это: «Гений мертв и забыт». Я истолковал его слова верно и бросился в Вену — не покоиться же музыкальному гению в общей могиле. Я выкопал тело и похоронил на своем фамильном кладбище.

Я дожевала последнюю колбаску и попыталась поймать сочинителя на неувязочке.

— Так для чего же ты тогда ездишь в Зальцбург, если Моцарт покоится во дворе твоего замка? Ведь у тебя замок?

— Замок, — кивнул Альберт, улыбаясь немного смущенно. — Но там лишь тело, которое не способно перевернуться в гробу даже от моего музицирования, а здесь его душа, его музыка… Единственный час в обществе гения навсегда остался в моем сердце. В час, порой, может уместиться целая жизнь.

Альберт вновь глядел на дождь. Наверное, пришло время расставаться. Или же…

— Где ты оставил машину?

Альберт встрепенулся и уставился мне в глаза — вернее, на губы, которые я нервно покусывала.

— Три-четыре квартала отсюда. Можно вызвать такси.

Такси или… Была ни была. Тетя Зина, держи за меня кулачки!

— А можно переждать дождь в моем номере, — выдохнула я и не отвела взгляда. Но не от глаз, а от губ. Именно они должны были выдать мой приговор.

— А если будет лить до утра? — вылетело из них.

— Значит, останешься до утра, — выдала я и с трудом не зажмурилась. Как же страшно впервые предлагать себя совершенно незнакомому человеку.

— Я рад, что ты предложила это сама, — Альберт шумно поднялся. — У меня духу не хватало спросить…

Я не смела взглянуть ему в лицо. На стол легла банкнота в пятьдесят евро. Он отлично считает. Истинный немец. Ни одного лишнего евро на чай. Я натянула плащ и нащупала в кармане пару монет. Пять, шесть евро, я не считала, просто ссыпала, что было, на купюру.

— Хочешь мое вино?

Я приняла бокал — немецкая экономность сейчас играла мне на руку, и я осушила его стоя, для храбрости. Потом вложила мокрые пальцы в сухую холеную ладонь и выскочила под дождь. Как хорошо, что все в тучах — мама не увидит, что творит ее непутевая дочь.

Глава III

Я повернула замок на двери и пригладила волосы — Альберт заботливо раскинул над нашими головами свой плащ, когда мы перебегали улицу. Сейчас он, наверное, расправлял его на спинке стула. Я боялась повернуться и обнаружить его уже без пиджака. В роли «Красотки» со спокойно бьющимся сердцем я сумела пробыть меньше пяти минут, и сейчас героиня Джулии Робертс презрительно посмеивалась над моими жалкими потугами играть роль распутной особы.

— Когда отель только открылся, портьеры шили из более плотной ткани.

Я обернулась. Альберт отгородился от огней ночного города и притушил свет торшера.

— И зеркала не было… Зачем вешать зеркало в изголовье кровати? Как ты думаешь?

Я сглотнула слюну и вцепилась в пояс. Затянутый в ресторане узел не поддавался и грозился сломать мне ноготь, а Альберт, к счастью или к горю, не спешил приходить на помощь. Он пробовал обои на ощупь, оставаясь спиной к огромной кровати. Я молчала и молилась, чтобы он не повторил вопрос. Однако он остановился и устремил на меня вопрошающий взгляд. Я сглотнула очередную слюну с привкусом вина и поняла, что второй бокал был лишним.

— Мне действительно интересно. Они ведь попытались сохранить старинный интерьер. И если мне не изменяет память, им это удалось. Чего только стоят эти современные шелковые гобелены! Но для чего добавлено зеркало?

Я пожала плечами и выдала самое очевидное:

— Чтобы создать эффект большого пространства.

Альберт рассмеялся, и смех его обволакивал даже сильнее бархатного голоса. Он заметил узел и шагнул ко мне.

— Куда больше?! Моя спальня в замке намного меньше. Правда, мне не приходится ее ни с кем делить.

Я сглотнула очередное напоминание о вине и попыталась дышать ровно. Что он только что сказал — намекнул на свою свободу? Но какое мне дело до его семейного положения… Куда важнее сейчас удержать равновесие, а то каблуки что-то слишком шатаются.

Когда узел распался, Альберт осторожно стянул плащ с моих плеч.

— Возможно, современным людям нравится смотреть на себя со стороны?

Он аккуратно расправил плащ на спинке второго стула. Мой не касался пола, а его лежал на ковре полукругом. Только бы не наступить, двигаясь к кровати.

— Или им хочется чувствовать себя сторонними наблюдателями?

Я повернула голову — он тоже глядел на меня из зеркала. С прежней улыбкой, а вот у меня от вечернего вида осталось лишь платье: помада сожрана, волосы от влаги пошли волнами, плечи подались вперед. Это не дело, и я стянула лопатки вместе.

— Почему ты молчишь? Я пытаюсь разобраться в мотивах современных людей.

Или пытаешься понять, что заставило бабу пригласить в номер мужика, о котором она ничего не знает, кроме того, что он малость тронутый на голову. Или же тронутая я, а он весь вечер вел очень тонкую игру — может, он психолог, ставящий эксперименты на случайных знакомых?

— Неужели людям мало самих себя, и они даже в спальне окружают себя зеркальными копиями, будто те лучше оригинала. Что мне делать с твоим отражением? Зачем оно мне, когда есть ты живая. Стоит лишь протянуть руку и…

Альберт не окончил фразы и не протянул руки. Я обязана была что-то сказать. Но в голове не родилось ни одной мысли. И на языке не крутилось ни одной английской фразы. Тогда что-то сделай, и я просунула ноготь под узел галстука. Альберт сделал ко мне последний шаг, и через секунду я отшвырнула галстук, и мне было абсолютно плевать, куда тот упал. Пальцы Альберта встретились на молнии платья. Оно упало к моим ногам, и он протянул мне руку, как для танца, заставив перешагнуть красную материю. Какое счастье, что я приберегла кружевное белье до этого вечера. Неужели женская интуиция действительно существует? Как и мужчины, которые совсем не спешат раздеваться. Пиджак, жилет, рубашка, а вдруг еще и майка? Если танец будет слишком долгим — у меня окончательно закружится голова.