Вилья на час

Мы двинулись дальше, мимо жилых многоэтажек, мимо людей со своей собственной жизнью, мимо машин и автобусов, и мимо дождя. Тучи ушли далеко, и ни один человек, кроме меня, не мог предположить, что к ночи они вернутся и даже, возможно, принесут на своих черных крыльях грозу.

А нас уже чуть подсохшие крылья вынесли к лестнице, уносящейся в небеса. Я устала переставлять по ступенькам ноги, пока мы наконец поднялись на холм, с которого открывался вид на парк Гуэль. В пряничные домики надо было покупать билеты, и я несказанно обрадовалась, что они все закончились на сегодня — зачем Пабло вообще подошел к кассе? Не таскает же он в кармане пятидесятиевровые купюры?

Обойдя очередь, мы сначала начали спускаться по дорожке вдоль разноцветных вложенных мозаикой бордюров, мимо разношерстной туристической толпы, потом пошли снова вверх под сень переплетенных деревьев и на звуки музыки.

— Вот ради этого я и привел тебя сюда, — вздохнул подле моего уха Пабло, а я даже не дернулась.

Еще не придя в себя от открывшегося с горы вида на город и подсчета шагов, которые мы только что сделали от моря до парка, я погрузилась в новый транс: на тенистой площадке двое старичков играли на глюкофонах. С этим медным тазом я познакомилась на улицах Таллина, но исполнение того парня не шло ни в какое сравнение со звуками, извлекаемыми руками этих бородатых мастеров. Музыка взрывала мозг, заставляла нервы дрожать и сердце биться в неимоверном ритме. Во всем мире этот музыкальный инструмент называют космической тарелкой или барабаном счастья, но сейчас мое состояние было созвучно русскому варианту. Звенящие звуки действительно привели меня в состояние эйфории, и я, точно под действием наркотика, покорно позволила Пабло вывести меня на середину смотровой площадки, не помня уже, что секунду назад говорила в качестве отказа на его вопрос: «Можно пригласить тебя на танец?»

— Я не танцую фламенко…

— С где ты слышишь фламенко? Это даже не танго…

Я не знаю, что это была за музыка, что за танец, что за дурь в моей голове… Но я безропотно позволяла вертеть себя во все стороны, поднимать, опускать, прижимать к бедрам, откидывать назад и заглядывать чуть ли не в декольте, которое, кажется, открывало не только ему всю мою грудь… Я не смотрела ни на его шаги, ни на мои, не считала их, не предугадывала рутину танца — я вообще с трудом представляла, как наше скольжение по асфальту выглядит со стороны, какой чувствительностью обладает и попадает ли в такт музыки хоть один раз из пяти. В конце мне начало казаться, что мы танцуем самый медленный из самых запущенных медляков и такой же грязный. Вернее — танцевал Пабло, а я лишь перекатывалась в пространстве с одной его руки на другую, не выказывая в танце никакой инициативы. Если он сейчас еще и протащит меня между своих ног, это станет апогеем моего падения. Но в конце я повисла на руке — безвольным пляжным полотенцем.

Пабло так и не отпустил меня взглядом — и именно он, точно магнит, привел меня в вертикальное положение. Что это было? Точно не танец… Но танцевать он бесспорно умеет, только на свой лад, под внутреннюю музыку, слишком медленную… Зачем все это было? Предлог полапать меня или удивить?

Получилось и то, и другое. Первое меня взбесило, а второе взбесило еще больше. Собрав весь гнев в кулак, я отступила от кавалера на один шаг и сухо поблагодарила за танец. Но не за доставленное мне удовольствие. Его получил именно партнер. Вернее, взял без спроса. Мне же хотелось отряхнуться от танца, как отряхивается после купания собака — и я встряхнула плечами, придавая осанке королевский вид. Пусть Пабло уже вспомнит свое назначение при мне пажом, а не тем, кем он там себя возомнил, воспользовавшись моей растерянностью и воспитанностью.

— A ты, Викки, действительно классно танцуешь…

Это что еще за «Викки» такая — куда делась «Виктория»? Впрочем, он, кажется, обращался ко мне по имени только при первой встречи да по телефону. А теперь ему что, стало мало английского «ты», и он решил исковеркать мое имя?

— Альберто оказался прав…

Упоминание Альберта заставило меня прикусить язык и проглотить гневную тираду, готовую сорваться с него.

— В чем?

Спросила я зря, только перебила. Пабло не говорил такими короткими фразами. Предпочитал монологи.

— Что ты хорошо танцуешь.

— Вы обсуждали меня? — спросила я растерянно. Скорее импульсивно, чем подстегиваемая желанием узнать о себе много интересного.

— Нет. Не обсуждали, — голос Пабло сделался предельно серьезным. — Он просто рассказал чуть-чуть о тебе, и все.

— Что именно? — теперь я чувствовала в себе силу гестаповца на допросе пленного.

— Ничего личного, — ответил Пабло с гадкой усмешкой, которая не появлялась на его лице с выхода из квартиры. Ух, хамелеон! — Так, общие детали, чтобы я был в курсе…

— В курсе чего? — Я даже схватила его за руку, когда он отвернулся, чтобы отойти от музыкантов, которые выжидающе смотрели на нас: типа, будем еще танцевать или как? Но у нас по плану намечалась ссора.

— Как себя с тобой вести, как тебя развлекать… — тоже уже завелся испанец, и акцент в его английском сделался вдруг до безумия жутким. Он издевался надо мной, коверкая прекрасную речь!

— Не надо меня развлекать! — Я знала свой акцент и проклинала неумение говорить чисто. Но понять меня можно было без проблем. При желании, конечно. — Проводи меня до дома и можешь быть свободен.

Я вложила в голос достаточно силы, чтобы фраза прозвучала приказом, но Пабло все мои слова были по барабану.

— Для начала мы поужинаем, — это прозвучало вызовом.

Только на что? На дуэль? Или на свидание? Ни того, ни другого мне не было нужно. Быстрее домой, повернуть засов и выдохнуть. Входную дверь теперь откроет только Альберт. Хватит!

— Я не голодна. После шаурмы не уверена, что захочу даже завтракать.

— А как же вермут? А то я чувствую себя полным идиотом с пляжной сангрией.

Я чувствовала себя полной идиоткой с пляжной крысой. От взгляда на тело Пабло у меня ничего не включалось по женской части, а у него, похоже, ничего не выключилось со вчерашнего утра!

— Я не хочу пить…

В его обществе лучше оставаться абсолютно трезвой. Сангрию вышибло из меня крысой. Другого адреналина я надеялась не искать.

— Какое пить? — Пабло оставался до безобразия гадким. — Только попробовать…

Попробовать… Я попробовала его урезонить, но мне не хватило силы духа и словарного запаса. Однако ж мы вернулись к лестнице и пошли в сторону метро. Я старалась держаться от него подальше, и он не стремился взять меня за руку — что удивительно. Наверное, ждал, когда я малость подобрею после выпитого. И поэтому пить с ним я не буду ни при каких условиях…

— Эй…

Я не поняла продолжения. Все было на испанском. Несколько голосов: женский и мужской. Обернуться я не успела: Пабло схватил меня за руку и протащил пару метров, потом обернулся, и я с ним, но ничего не увидела.

— Что?.. — и дальше я не сумела ничего спросить, рука Пабло легла мне на талию и притянула к его жаркому телу. Если поцелует, я врежу ему по яйцам, точно.

— Кто-то решил, что я слишком сильно тобой увлекся.

Я смотрела ему в глаза. Смеющиеся и слышала какое-то шуршание… Потребовалась пара секунд, чтобы понять, что Пабло переложил деньги из заднего кармана шорт в передний, и последнее движение закончилось совсем уж неприличным прикосновением к кнопке на моей ширинке. Конечно, это вышло у него случайно — мы стояли друг к другу слишком близко, но я вздрогнула, отступила на шаг, и он как-то слишком неловко убрал провинившуюся руку себе за спину.

— Ребята предупредили о карманнике. Я его, признаюсь, не заметил. В другой раз буду аккуратнее убирать деньги. Спешка до добра не доводит. Ни в чем.

Я заставила себя смотреть ему в лицо. Это мелочь, которая ничего не значит. Так вышло и все. Забыть и идти дальше. И мы пошли к метро, и наши руки соприкоснулись лишь тогда, когда я протянула ему бумажный билет, чтобы пройти через турникет. В поезде мы сидели чинно. Я — у окна и делала вид, что любуюсь пестрыми домишками, мелькающими за стеклом. Пабло молчал, но не потому, что ему нечего было сказать, а потому что давал мне время соскучиться по его голосу. А я не скучала — я считала минуты до нашей станции, приплюсовывая к ним ходьбу бодрым шагом до квартиры, и «Адьёс, мучачо», «Финита ля комедия…» Я не твоя Коломбина, сколько бы ты ни желал этого!