Вилья на час

— Одна моя знакомая, которую зовут Виктория, любит солнце — я пытаюсь разогнать для нее тучи.

Я проглотила отказ, но удерживала его губы, пока не почувствовала в туфлях воду

— пришлось опять бежать. Зато уже не смотря под ноги, прямо по лужам, поднимая море брызг. Ветер надувал пиджак, как парус, и мы бежали быстрее, чем сдают стометровку, и все равно с нас лило в три ручья, и вместе с водой из меня убегали страх и злость на Альберта за кладбище. Он прав — я не просто танцевала там, где даже помыслить не могла танцевать, я еще ни в жизнь не забуду этот танец и своего партнера. Возможно, именно этого Альберт и добивался. Хотя и рисковал загреметь в полицию.

Если бы во мне не текла русская кровь, я бы точно позвонила полицаям прямо со стойки портье, попросив службу безопасности подержать сумасшедшего до их приезда в смирительной рубашке. Но русская душа надела смирительную рубашку на себя и обняла несчастного сумасшедшего или же великолепного актера, который, мокрый как гусь, выжимал в дверях пиджак. Ну почему, почему на меня не обратил внимания нормальный? Да потому что ты сама нормальной не выглядела. Вот почему!

— Раздевайся! — скомандовал Альберт, закрыв на замок дверь номера, хотя в этот раз команда была лишней.

Я расстегнула плащ еще в лифте, а из туфель полила цветы в холле, не будучи, правда, уверенной, что растения в кадках настоящие.

— Ты тоже, — бросила я, отметив, что галстук в темном мокром цвете смотрится даже эффектнее, а вот прилипшие ко лбу кудри нет.

Я оглянулась в поисках бадьи, куда бы швырнуть колготки, и в итоге отправила всю одежду в мусорку под раковиной. Плащ мой Альберт повесил на спинку стула, а для пиджака достал из шкафа вешалку. Только бы не копался в моей одежде! Но он занимался своей, оставшись в одних трусах. К счастью, сухих.

— Виктория, поторопись! — подгонял он меня уже, наверное, по привычке, хотя нет, он оказался проворней и как-то успел проскочить мимо меня в ванную комнату. Сейчас там шумным потоком текла вода. — Ванна остывает!

Да он ее набрать еще не успел, но я рада была замочить в горячей пене хотя бы ноги.

— Спасибо!

Обалдеть, какой заботливый! Димка б первым делом высушил волосы, и я указала Альберту на полотенце, вдруг забыв, как оно называется по-английски. Вот бы так же быстро забыть чертов танец! Вернее, прелюдию к нему. Даже страшно пересказывать такое тете Зине. Она ж меня больше одну не то что за границу, из квартиры не выпустит. На работу провожать и встречать станет…

И сердце тут же сжалось — впереди ноябрьская серость, слякоть декабря — темно, противно и одиноко, а до метро чапать минут двадцать. На работе одни бабы. Есть три мужика — смотреть без слез нельзя, да и те заняты… Может, воспоминания с кладбища Святого Петра меня согреют? Оно действительно разделило мою жизнь на до и после. После всего пережитого перед очами Альберта я уже не буду прежней, а какой буду — лишь могильным черепам известно! И вот глаза защипало не по-детски. Только разреветься сейчас не хватало, и я будто случайно ткнула в глаз пеной, чтобы Альберт не узнал настоящую причину слез.

Он сидел перед ванной и помешивал рукой воду, будто пена еще не выросла мне до головы — или же боялся обжечь меня кипятком. Господи, ну чего ж ты такой чокнутый?! Ведь мог бы быть сказкой, а не мужиком!

От Альберта не укрылись мои слезы. Он тут же вскочил и притащил полотенце. Я промокнула глаза и набросила полотенце ему на голову. Альберт не стал сопротивляться. Я месила его кудри, как тесто, и поставила «ирокеза», но лишь на мгновение. Альберт затряс головой, и мои труды сразу распались на темные змейки.

— Отдыхай! — Альберт слизал с моих губ пену и ушел в комнату.

Я прикрыла глаза. Мне было хорошо и спокойно. Кладбище стало казаться плодом безумной фантазии. На этот раз моей собственной. Другая же моя фантазия слишком долго не возвращалась. Я поднырнула под пену, решив по-быстрому вымыть волосы, и когда вынырнула, то увидела над собой Альберта с душем в руках. Появляется только тогда, когда нужен. И подумать не успеешь, чтобы позвать, а помощь тут как тут. Лапа!

Он сполоснул мне волосы, вытер и высушил, как ребенку, а потом схватил тюбик с гостиничным кремом и подтолкнул меня к двери, но в спальне я встала, как вкопанная: вокруг кровати мерцали искусственные свечи.

— Где ты их взял? — ахнула я.

— Нашел в тумбочке. Они хорошо спрятаны, чтобы не раздражать своим видом тех, кто не умеет ими пользоваться.

Его улыбка вышла слишком нахальной, и он достойно принял от меня щелчок по носу. Только я рано обрадовалась своей власти над ним. Ковер тут же исчез из-под моих ног, и под головой оказалась подушка. Альберт умеет швырять не только плащи… Отвернув крышку тюбика, он склонился к моим ногам.

— Альберт, ты не обязан этого делать!

Я попыталась вырвать ногу, но куда там! Его пальцы оказались крепче испанского сапожка. В таких случаях говорят: не можешь вырваться, получай удовольствие. Я закрыла глаза и тут же услышала тихую музыку со звуками моря — надо бы отругать его за лазанье по чужим сумкам или себя, что так и не поставила на телефоне пароль. И вообще музыка — последнее, за что надо ругать сегодня Альберта.

— Сдается мне, ты хочешь забыть кладбище, — неожиданно увидела я над собой его лицо. — Тогда мне придется подарить тебе более яркое воспоминание, чтобы остаться в твоей памяти.

Мое сердце действительно замерло.

— Не пугай меня так!

— А я не пугаю. Это ты сама пугаешься. А я последний, кого надо бояться. Я здесь, чтобы тебе было хорошо.

— Мне хорошо, Альберт. Очень хорошо.

Я притянула его за шею, погрузив пальцы в волны мокрых волос. Его же скользнули мне под спину и замерли на лопатках. Я подалась к нему и села, сомкнув ноги у него за спиной.

— Я ищу крылья, — прошептал Альберт, опуская голову мне на плечо. Видно, он пока не научился играть на моем позвоночнике на ощупь. — Лопатки, кажется, заострились, — Я выгнулась, открывая для поцелуев шею, но он продолжал наигрывать гамму на моей спине. — Я чувствую, они почти прорезались, и ты скоро сможешь летать, моя маленькая Вилья…

Я зажала его хитрое лицо в ладони и ткнулась лбом в его губы, требуя поцелуя.

— Я уже на седьмом небе, — прошептала я, поднимая голову. — Дальше некуда лететь.

Его губы соскользнули с моего носа на подбородок.

— Всегда есть, куда выше…

Альберт сомкнул за моей спиной руки с такой силой, будто действительно желал удержать ту, что могла улететь. Но я не могла летать. Я могла лишь дрожать в его руках, как неоперившийся птенчик, требуя все новой и новой ласки, и он дарил их одну за другой, и я открывала голодный клювик, чтобы поймать очередной поцелуй из тех, что не насыщают, а лишь разжигают аппетит.

За окном бушевал ветер. Он трепал деревья, а я рвала пальцами простыни, пытаясь укрыть нас от посторонних взглядов, потому что на мои стоны точно сбежались все обзавидовавшиеся боги. Глупые, у меня осталось всего две ночи с ним, а потом я буду кутаться в простыни лишь затем, чтобы согреться в холодной постели.

— Ты что делаешь?

Я подскочила с подушки и протянула руку, будто могла сорвать с Альберта мокрую рубашку, которую тот успел уже застегнуть до половины. Я-то думала, он в ванную, и не открыла глаз, продолжая безрезультатно искать ногой скинутое одеяло.

— Я приду завтра, чтобы рассказать про Баха.

— Нет! — Я оттолкнулась ногой от матраса и кошкой повисла на Альберте, пытаясь завалить обратно на кровать. — Останься!

Альберт уперся в матрас кулаком, чтобы не навалиться на меня всем весом.

— Ненасытная, — уворачивался он от моих губ. — А говорила, что выше некуда. Спрыгни с небес на землю, и вечером я закину тебя туда обратно, обещаю.

Он поцеловал меня и попытался встать, но я не отцепилась от него, и даже когда он развел мои руки, ноги остались сцепленными у него за спиной, и, коснувшись волосами ворсинок ковра, я осталась висеть на Альберте — занятия танцами не прошли даром, пусть даже в таком контексте я практиковала полученные навыки впервые. Альберту пришлось меня поднять и усадить на кровать, а самому встать передо мной на колени и сжать пальцы крепко-крепко.