Тень Мануила

Как только разноглазый сей горбун вернулся, в городе снова началось неладное. Мало того что снова стали появляться странные и дурные предзнаменования и закаты над Пропонтидой снова стали кроваво-красными. Мало того что в городе по вечерам снова стал слышен топот одинокого всадника, так еще сторожевые отряды из-за городских стен стали приносить страшные вести.

К власти в Османском султанате пришел безжалостный и деспотичный султан по имени Мехмед. А уж он-то стал творить такое богопротивное беззаконие, что его предкам и не снилось. Без всякого разрешения и предупреждения стал Мехмед-султан строить крепость на ромейском берегу Босфора. И крепость эта была настолько грозной и устрашающей, что сразу стало понятно, куда султан метит: хочет он завоевать Константинов град и подчинить себе всю землю ромейскую.

Май в тот год выдался холодным и тревожным. Тревога будто бы витала в воздухе, и каждая звезда в небе пророчествовала о близком конце. По вечерам марево затягивало небо, и на луну, взошедшую над городом, наползали причудливые черные облака зловещих очертаний. Временами казалось, будто это птицы какие или мыши летучие, а может, и сами ангелы апокалипсиса кружат в небе и тени их скользят по краю белого диска, предвещая недоброе…

На Мануила-горбуна бросали подозрительные взгляды, будто бы это он был повинен и в возведении крепости, и в тех недобрых планах, что строил новый кровожадный султан. А во время осады города горбуна Мануила на улицах видели разве что только поздним вечером.

Знающие люди говорили, что в Мистре Мануил помогал учителю Гемисту по прозвищу Плифон, которого впоследствии отлучили от церкви за еретические учения. Горбун даже якобы ездил вместе с ним во Флоренцию на тот самый собор, где греки заключили унию с погаными католиками. Там-то он и продал свою душу дьяволу! И вернулся в Константинополь, чтобы приблизить его кровавый и жестокий конец…

Говорят, будто в самую последнюю ночь видели Мануила бегущим со стороны Влахернского дворца куда-то в сторону Золотого Рога с огромным свертком, который он прижимал к груди бережнее, чем мать прижимает своего младенца. Бежал он быстро, несмотря на свою хромоту и горб, словно бы от кого-то убегал, задумав что-то недоброе. И тут путь ему преградил Григорий Схоларий, в сопровождении своих слуг шедший в сторону убежища, дабы укрыться от наступающих султановых войск.

Завидев горбуна, Схоларий рассердился, вены на его висках вздулись, а лицо исказилось гневом.

– Проклятый Мануил! – начал цедить он сквозь зубы. – Неужто это именно ты предал василевса Константина, нашего императора? Это ведь ты во всем, подлец окаянный, виноват! Неужто тварь эта еретическая, пройдоха и отступник Гемист научил тебя своей поганой ереси, какую ты теперь исповедуешь? Знай же: Гемиста отлучил я от церкви, и ему суждено подохнуть без отпевания! И тебя, гниду сатанинскую, отлучаю!

Хромой горбун, запыхавшись, остановился и молча взглянул на Схолария недобрым своим взглядом. В темноте его разные по цвету глаза сверкнули так, будто бы светились изнутри адским пламенем, и неясно было: то ли это отсветы факелов, что держали слуги Схолария в руках, то ли это языки пламени, пылающего у Мануила внутри, но одного этого дьявольского взгляда хватило Схоларию, чтобы в ужасе попятиться назад.

– Сатана… – шептал он одними губами. – Ты и сам стал сатаной! – Гримаса ужаса исказила лицо Схолария, и, побелев как снег, он зашептал ту молитву, что всегда в Константинополе считалась спасительной: «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный…»

Мануил молча стоял и, переводя дыхание, смотрел на Схолария и его остолбеневших приспешников, вторивших его молитве, своим недобрым взглядом, а потом плюнул на землю и что было силы снова бросился бежать.

И по словам Схолария, пробежал горбун всего-то около одной стадии, а потом все видели – и в этом-то точно нет никакого сомнения! – земля под ногами горбуна разверзлась, и открылись врата преисподней. Из пропасти той вырывались наружу языки пламени, и раздавался смех дьявольский и вопли мучеников. Мануил, прежде чем сделать шаг в пропасть сию, обернулся к Схоларию, еще раз сверкнул глазами и извергнул какое-то сатанинское проклятие. А потом он шагнул в сторону пропасти и исчез в языках пламени безо всякого следа! И не было у Схолария ни малейшего сомнения, что перед ним минуту назад стоял не кто иной, как сам Сатана! И честной и чистой молитвою своею отправил Схоларий проклятого горбуна восвояси. Врата преисподней закрылись, и все сделалось на этом месте как и было прежде. И посмотрели тогда слуги Схолариевы на землю, туда, куда плюнул проклятый горбун, и увидели там полоза черного, и в ужасе попятились…

С тех пор Мануила никто никогда не видел, хотя то тут, то там появлялись слухи о нем: кто-то говорил, что подобный горбун служил спустя сто лет при султане Сулеймане, и лицом тот горбун был как две капли воды похож на Мануила, а возрастом он не состарился. А другая легенда гласит, что таковой горбун был замечен во Флоренции при дворе герцогов Медичи… Да только все это лишь людская молва, и как ее проверить?.. Это ведь и младенцу ясно, что всякая власть на земле – она от бога, и уж при каждом властителе есть свой диавол, искушающий его и так и сяк. А если властитель поддался на искушение, то уж и поминай как звали…

Бейоглу

Вряд ли мне доведется когда-нибудь вспомнить, почему, слоняясь по району Бейоглу, из всех букинистических магазинов и лавок старьевщиков, каких здесь великое множество, я выбрал в тот день именно эту. Может, увидел в витрине что-то интереснее, или ноги сами принесли. Но это был один из тех магазинов, что до смерти мне нравятся: не сверкающая чистотой арт-галерея для богатых коллекционеров и не сувенирная лавка, в которой обыкновенно покупают всякую мелочь для подарков родственникам. Нет. Это был магазин с душой! Пахло в нем пылью старинных книг, и все было многослойным, разным и неоднозначным.

Стены здесь пестрили историческими фотографиями: на одной Ататюрк в полном парадном костюме османского янычара, на другой старинный городской трамвай поворачивает от Новой мечети на Галатский мост, на третьей старые покосившиеся деревянные дома, каких в Стамбуле становится все меньше и меньше. Здесь можно было найти и множество книг, написанных еще арабской вязью, и старинные почтовые открытки с гашеными марками, и редкие издания Корана и Джалаладдина Руми.

А в отдельной стеклянной витрине в углу между бесконечными стеллажами, полными книг, была целая выставка древних вещиц: позеленевший от времени бронзовый пузатый чайник с изогнутым носиком, стоявший на керамической подставке с традиционными сине-голубыми узорами, рядом трубка для курения с неправдоподобно длинным мундштуком и маленьким раструбом для табака и потемневшая от времени ручная мельница, в которой какая-нибудь кухарка из богатого дома молола специи, должно быть, еще во времена расцвета Османской империи. Рядом с мельницей какие-то древние письменные принадлежности: маленькие и большие металлические палочки для письма, устройство, служившее, видимо, для разметки строк, и металлическая чернильница, совсем крохотная, но, видимо, увесистая, в виде птичьей головы с приоткрытым клювом. К ней был привязан полуистлевший кожаный шнурок – доказательство несусветной древности.

Я долго рассматривал эту чернильницу в витрине, присев на корточки, а потом как-то не совсем ловко встал и случайно задел рукавом вертушку с открытками, тетрадями и блокнотами, стоявшую рядом. С самого верха этой-то вертушки прямо мне в руки и свалилась пачка тетрадей. И я, как совершенный дурак, стоял и смотрел на эти тетради у меня в руках в полном недоумении. Неужели вот он, неожиданный ответ на так давно мучивший меня вопрос? Ответ, до смешного простой и попавший в самую точку. Вероятно, действительно и не было никакого другого выхода для меня, кроме как записать всю эту историю на бумаге, и тогда ничего не будет упущено, не будет забыто или потеряно…