Страница 35 из 44
Нажав на кнопку пульта дистанционного управления, Люська сразу же попала на музыкальный канал. Не успев еще даже ничего толком сообразить, она услышала знакомую мелодию и поняла, что по телевизору показывают Димин венецианский клип. Как завороженная, она уставилась в экран, наблюдая за знакомым до мельчайшей черточки любимым лицом, за печальными темными глазами… Воспоминания той итальянской поездки снова ожили в сердце. «Что это? — горько подумала она. — Просто совпадение или какой-то знак? Господи, что ты хочешь мне этим сказать?! Что?»
Она отшвырнула пульт и горько заплакала, чувствуя себя бесконечно несчастной.
В понедельник вечером, после финального осмотра и УЗИ, Люське с Алесей разрешено было отправиться домой. На выписку за ними приехали Миша и Ника. Миша вручил Люське огромный розовый букет, а сам принял из ее рук нарядный розовый конверт с лентами — словом, вел себя так, словно забирает жену из роддома. Многие медсестры принимали их за счастливую семью, а кое-кто даже высказал мысль, что, мол, «старшенький ребенок — вылитая мама, а вот доченька явно пошла в отца!» Люська только посмеивалась, слушая эти восклицания. Они даже сфотографировались вот так, вчетвером — Миша с крошечной Алесей на руках, а рядом Люська, которая крепко держит Никитину ладошку. Образцово-показательная семья, как из рекламы йогуртов…
Первая неделя дома показалась Люське сущим адом. В больнице было проще — медсестры после кормления забирали Алесю в детское отделение, давая Люське отдохнуть и выспаться, приносили вкусную горячую пищу на завтрак, обед и ужин, ее палата дважды в день подвергалась влажной уборке, словом — праздная жизнь бездельницы. Люська даже заскучала на третий день. Дома же все было иначе. Само собой, Миша по возможности помогал ей, но у него ежедневно возникали свои дела вне дома, а Никита уходил в сад на целый день, и Люська оставалась со своей крошкой один на один.
Проснуться в десять-одиннадцать часов утра? Ха-ха! Люська забыла, когда могла позволить себе такое. Малышка поднимала ее с постели уже в семь, требуя молока. Потом нужно было поменять памперс, вымыть ей попу, постирать ползуночки и пеленки… А ведь еще и самой необходимо было что-то есть, чтобы молоко прибывало. Утром Миша оставлял для Люськи на плите горячий завтрак, но ей часто банально не хватало времени на то, чтобы перекусить. Она крутилась, как белка в колесе, хотя, наверное, со стороны непонятно было, чем она занята весь день — сидит ведь с ребенком дома, «отдыхает»! А она даже не успевала принять душ. Малышка требовала постоянного маминого внимания, успокаиваясь только на руках. Если дни выматывали Люську до изнеможения, то ночи и вовсе превращались в пытку. Алеся просыпалась по пять-шесть раз, требуя сначала еды, а затем длительных укачиваний. Сонная Люська, заслышав ночью дочкино похныкивание, на автопилоте садилась на кровати, с трудом удерживая свою отяжелевшую голову. Ей казалось в такие моменты, что за несколько часов беспрерывного сна она готова отдать десять лет жизни. Покормив малютку, она еще минут пятнадцать-двадцать носила ее на руках по комнате, а затем осторожно перекладывала в коляску рядом со своей кроватью.
На пятую ночь Люськины нервы не выдержали. Алеся будила ее каждые полчаса — возможно, малышка плохо себя чувствовала и у нее никак не получалось надолго заснуть. Люська была совершенно измотана, и в ответ на очередное кряхтение, донесшееся из коляски, она просто не выдержала и разрыдалась.
— Я больше не могу… — шептала она. — У меня нет сил… Я устала, я хочу домой, к маме…
Алеся, поняв, что ее не спешат доставать из коляски и успокаивать, вторила громким ревом. А Люська все так же сидела, раскачиваясь на постели, и продолжала шептать, задыхаясь:
— Не могу… не могу… не могу…
В конце концов, обеспокоенный детским плачем, в дверь спальни деликатно стукнул Миша. Не дождавшись ответа, он зашел без приглашения и мгновенно оценил ситуацию — растрепанная плачущая Люська и голодный, тоже плачущий, младенец.
— Ну-ка, ложись в постель, — приказал он Люське. — На бок. Будешь кормить лежа.
— Как это? — растерялась та, привыкшая устраивать дочку на подушечке у себя на коленях, прежде чем давать ей грудь.
— Я покажу. Делай, что я говорю…
Люська послушно улеглась на кровати. Миша ловко подложил ей под бочок Алесю и таким же приказным тоном произнес:
— А теперь корми!
У Люськи даже не осталось сил стесняться. Она закинула одну руку за голову, а другой осторожно достала грудь из выреза ночной рубашки. Изголодавшаяся Алеся жадно присосалась к ней, зачмокала, закашлялась от торопливости…
— Спи, — приказал Миша.
— В каком смысле? А кормить?
— А ты спи и корми. Во сне, — терпеливо объяснил Миша. — Когда Алеська налопается, она сама отвалится, не перекормишь.
— Я так не могу… — засомневалась Люська, хотя ее голова, оказавшись на подушке, стремительно тяжелела, а веки неумолимо слипались.
— Ты не переживай за дочь, как она поест — я укачаю и переложу в коляску, — пообещал Миша. — Положись на меня.
Это были волшебные слова — Люська знала, что уж на кого-кого, а на Мишу всегда можно было положиться. Она закрыла глаза и через секунду уже дрыхла без задних ног. Как в пропасть провалилась.
Миша действительно уложил Алесю в коляску, когда та насытилась и сладко засопела. Более того — он просидел на краешке кровати радом с Люськой еще пару часов, периодически осторожно покачивая коляску, если малышка принималась во сне размахивать ручками. Под утро же, когда Алеся опять проголодалась, он вновь тихонечко уложил ее под бок Люське, и дочь благодарно зачмокала, сама найдя источник молока. Люська даже не пошевелилась, продолжая крепко спать, и на губах ее играла легкая счастливая улыбка — как у человека, который наконец-то получил то, что так долго хотел.
С этого момента Люська полностью перешла на совместный сон с дочерью, хотя до родов была твердо убеждена, что это непедагогично и дети не должны спать с родителями. Зато теперь, наконец, она стала хоть немного высыпаться. Страх задавить или покалечить дочку во сне ее не беспокоил — спала она чутко, как и все матери, и, заслышав первые признаки зарождающегося плача, тут же давала Алесе грудь. К тому же, переселившись в мамину кровать, Алеся и сама начала спать намного спокойнее. Она уже не поднимала Люську ранним утром, а вполне могла себе позволить понежиться в кроватке до девяти-десяти часов, ей было тепло и уютно в маминых объятиях.
Вскоре после этого Миша подарил ей слинг, и жизнь заиграла новыми красками. Отныне Люська могла спокойно заниматься своими делами (ну, кроме, разве что, душ принимать) — руки ее были свободны, а дочка — при ней. Она даже стала совершать вылазки в магазин за продуктами и памперсами. В общем, потихоньку они с Алесей притирались друг к другу. Правда, Люське до сих пор иногда казалось, что она примеряет на себя роль мамы — словно бы играет в куклы. Ей сложно было поверить, что это — навсегда, что в ее жизни уже ничего никогда не будет, как раньше. И, несмотря на то, что ее сердце периодически, как океанской волной, захлестывало горячей любовью к этому крошечному человечку, она все равно в глубине души считала, что всего лишь играет, притворяется, незаконно заняв чужое место.
Дочка получилась очень хорошенькой, удачно вобрав в себя лучшие черты Люськи и Димы. Глаза — зеленые, материнские, и волосы цвета светлого каштана. А кожа — смуглая, отцовская, матовая, и черные длиннющие ресницы, и соболиные брови… Люська любовалась этим маленьким совершенным личиком и не могла надышаться над своей крошкой, своим всемогущим божком.
Миша постоянно устраивал для Алеси забавные фотосессии. К примеру, когда днем малышка погружалась в сон, он моментально сооружал вокруг нее, спящей, волшебные декорации. Несколько тюлевых занавесок изображали облака, синее полосатое полотенце — море… Вокруг он раскидывал несколько крымских ракушек, в довершение водружал посреди «моря» игрушечный кораблик своего сына — и складывалось полное ощущение, что девочка нежится на берегу океана. Это было мило и забавно. Вообще, благодаря Мише маленькая Алеся с первых дней жизни обзавелась неплохим профессиональным портфолио, и Люська даже часто шутила по этому поводу — мол, это первый шаг в топ-модели!.. Сделал Миша также, несмотря на горячие Люськины протесты, несколько совместных портретов матери и дочери. Люська на этих фото выглядела удивительно — словно Мадонна с младенцем, этакая нежность во взгляде, плавность и одновременно хрупкость линии плеч, распущенные шелковистые волосы… Странно, но Люська, в глубине души никогда не считавшая себя красивой, не могла оторваться от собственных фотографий.