Страница 40 из 43
Я завернулся в материю. Капитан Немо мне помог. Мы тщательно проследили, чтобы тюльпаны на материи, накинутой на мои плечи, росли вниз головой.
Я изложил капитану Немо ситуацию в отношении спасенного имущества и припасов, которые у меня еще остались.
Буханка. Морские сухари (4 шт.). Бутылка с водой, маргарин, нож, девять кусочков сахара и банка мелассы, заполненная приблизительно на одну треть. Я перечислил провиант и попросил совета. Он подумал и потом сказал, что мне потребуется его помощь. Следующей ночью он принесет новые припасы, заявил он. До тех пор мне придется питаться собственными запасами.
В карманах его куртки было несколько кусочков сахара и два кровяных хлебца.
Я спросил, где он достал кровяные хлебцы: я никогда прежде не видел капитана Немо с такой колбасой. Он на это ничего не ответил, но сказал, что плесень с одного бока колбасы легко соскоблить ножом, вот и нож пригодится. Тогда я спросил, где он собирается найти новые припасы. Он ответил, что в сарае Альфреда Шёгрена есть лепешки, а поскольку сарай стоит у опушки леса, он следующей ночью намерен тайком туда пробраться и взять лепешки так, чтобы его никто не заметил.
Ты хочешь украсть! — воскликнул я в ужасе. Нет, ответил он, но ты в большой беде, я — твой благодетель, поэтому я вынужден так действовать.
Надо, чтобы кто-то сжалился над тобой, сказал он. Я согласно кивнул.
А он продолжил: В одну из ближайших ночей я приду к тебе с твоим другом. Который тоже сможет помочь тебе. — С кем? — спросил я, с Ээвой-Лисой?
Нет, ответил он. С другим другом. Но теперь хватит задавать вопросы.
Он встал и, вдруг что-то вспомнив, сунул руку в карман. И передал мне блокнот и карандаш.
Отдал мне их и ушел. Сзади у него по-прежнему было мокро.
Я вошел в пещеру, закутанный в ткань с тюльпанами. Младенчик и кошечка спокойно спали.
Я улегся на пол, закутанный в тюльпаны. Мне снился Благодетель и друг, который следующей ночью, или в одну из ближайших ночей, по словам моего благодетеля, придет меня навестить.
Рано утром я вышел из пещеры и направился к спиленной лосиной башне.
Настил самой платформы и поручень вдоль нее были сброшены на землю и частично поломаны: никто сюда не приходил, чтобы починить или собрать дерево. Я зорко следил за долиной внизу. Кто-то, крошечный и черный, шел по двору Сельстедтов. А на озере ни одной лодки, тихо.
Это, наверно, Унгве идет по двору Сельстедтов, подумал я. Потом принялся размышлять, могло ли это что-то означать. Но это ничего не означало. Я понял, что в той беде, в которой я оказался, как потерпевший кораблекрушение, то, что раньше что-то значило, больше уже не значит ничего. Я понял, что мне надо откинуть когда-то значимое, потому что ситуация изменилась.
Я принялся отдирать однодюймовые доски. Построено было на совесть, и мне пришлось потрудиться.
Мысль о том, что здесь, наверху, когда-то бывали Ээва-Лиса и Враг, возникла сама собой. Там-то и началось само несчастье. А потом мне стало ясно, что узнать, где, собственно, начинается несчастье, нельзя. Может, это случилось намного раньше, например, когда нас обменяли, или когда мама пыталась вычерпать ведром лягушек, или… Да мало ли когда. Поэтому лосиная башня виновата не больше, чем что-то другое.
Мне удалось отодрать с десяток досок, гвозди я заколотил камнем. После, в два приема, я отнес добычу в пещеру мертвых кошек.
И соорудил настил для спанья.
Получилось вроде как кровать из досок. Досок с рухнувшей лосиной башни.
Младенчик смотрел, как я работаю, и на его белом, как кость, лице играла легкая улыбка. Если бы я мог прочитать его мысли. Он же не знал, откуда доски, и какое они имели значение, не только в моей жизни, но и в его.
Если бы у него было имя.
Я посадил его поровнее, он не возражал.
С одной ножки, похожей на птичью и, в отличие от остального скелета, не белой, у него еще свисали водоросли. В ночные часы он, как мне казалось, был более беспокойный, чем днем.
Однажды младенчик вроде бы пропал, то есть покинул место возле кошечки. Тогда я вышел из пещеры и позвал его. Он не откликнулся. Когда я вернулся обратно, он снова сидел возле кошечки, но с какой-то странной улыбкой на губах.
Про блокнот, последний подарок капитана Немо, я до этого момента и не вспоминал.
Я открыл блокнот и, к своему удивлению, обнаружил там стих, записанный размашистым почерком и, очевидно, плотницким карандашом. Можно сказать, поэму.
Вот что там было написано:
Онемев, я смотрел на эти строки. Почерк был мне незнаком, но я сразу сообразил, чтó дал мне капитан Немо.
Это был блокнот, в котором писал свои стихи мой папа — до того как умер.
Он записывал их плотницким карандашом. Потом папа умер, когда мне было всего полгода, и мама вернулась в зеленый дом из больницы поздно вечером, и шофер, это был Марклин, повернулся и спросил, как насчет того, чтобы сжалиться.
А я-то думал, что блокнот сожгли. Оказывается, нет. Папа составил опись спасенных вещей. И попросил капитана Немо передать блокнот мне.
Я понял. У меня в голове не укладывалось, что он уже тогда, когда я был совсем крохой и меня еще даже не обменяли, знал, что со мной случится.
Он написал стих с описью спасенных вещей своему сыну. Теперь капитан Немо мне его принес. И когда я понял, что папа меня не покинул, во мне что-то перевернулось, и я начал хлюпать носом.
Я знал точно, чтó это значит. Это папины стихи. Он написал их мне.
Назавтра я проснулся рано от крика.
Капитан Немо стоял у входа в пещеру и делал мне рукой знаки, веля выйти. Он принес лепешки и овчинную полость. Я смекнул, что ему удалось незамеченным проникнуть в сарай.
Я горячо поблагодарил своего благодетеля, но он остановил меня движением руки и тут же исчез.
Я снова лег. Но мне показалось, прежде чем я заснул, что младенчик — или кошечка — слабо пискнул. Но они вроде бы никак не изменились и смотрели прямо перед собой.
Я смочил им губы мелассой, но губы у них не шевельнулись, и они ничего не сказали.
Больше никаких звуков. Доски защищали от холода. Я расстелил полость на своем деревянном ложе.
Уснул, и спал без снов.
С верхушки сосны я увидел, что у Сельстедтов начали косить.
Вот уже несколько ночей капитан Немо не приходит. Мертвый младенчик сидит, не шевелясь, и похоже, не хочет меня знать.
Что я тебе сделал, спрашивал я вновь и вновь. Нам же надо держаться вместе.
Он не отвечал.
Один стих, написанный плотницким карандашом, я все-таки проглядел. Тот, что был на последней странице.
Я быстро пробежал его, но ничего не понял. Потом я увидел, что как раз эту страницу Юханнес включил в библиотеку капитана Немо.
Стих был довольно плохой. Главным образом, о любви. Четыре строчки, рифмованные.
Мне стало жутко больно. Опись спасенных вещей он ведь написал мне, чтобы подарить мне стих, который поможет в крайней нужде. Но стих на последней странице, кстати довольно плохой, он написал маме в зеленом доме.