Утреннее шоссе

– Нет. В самый раз, – отозвался Клямин, думая про себя, что подлец Параграф взял лучшую бутылку, которую он, Клямин, хранил для особого случая… – Послушайте, Виталий, вы сказали: «наш рейс». Я вас правильно понял?

– Надеюсь. – Параграф причмокивал, испытывая прелесть коньячного букета. – Мы летим вдвоем. Так решил хозяин. Слишком серьезная ситуация, Антон… Хозяин не может рисковать.

– Какая-то хреновина, – усмехнулся Клямин, сдерживая досаду. – Прилететь, улететь…

– Дай бог. Я хочу надеяться, что именно тем все и закончится.

«Что они имеют в виду? – подумал Клямин. – Что их так пугает?»

– Хотите кофе? – Он повел головой в сторону кухни. Параграф вытянул себя из кресла, прихватил бутылку и направился следом за Кляминым. Кепи он сунул в карман плаща…

Кухня с ее цветным кафелем, югославской универсальной установкой и светильниками выглядела опрятной.

– Холостая жизнь вам не в тягость, – заметил Параграф. Он придвинул к столу табурет и сел, откинув подол плаща.

– А вы женаты? – уклончиво проговорил Клямин.

– Женат. Двадцать лет как женат, – охотно отозвался Параграф.

– О… Награда ищет героя.

– Точно, – поддержал Параграф. – Редкость в наше время.

Клямин поставил на стол две чашки, масло, банку с растворимым кофе, положил соленые палочки, нож. Он поднес к чашкам чайник, наклонил, придерживая пальцем крышку.

– Понимаете, Антон, – продолжал Параграф, – в нашей семье никогда никто не разводился. Ни деды, ни дядья с тетками. Мой отец прожил с матерью сорок пять лет. Всякое между ними было, но семью блюли. Отец был человек высоконравственный, прокурор. Сами понимаете – все на виду… К тому же я люблю свою жену.

– И ни разу ей не изменили, – съязвил Клямин.

– Наносите запрещенные удары. Мы недостаточно с вами близки. – Параграф улыбнулся, сужая и без того узкие, словно у сонной кошки, глаза.

– Да. Мы недостаточно знакомы, – согласился Клямин, размешивая ложечкой кофе. – Однажды я вас встретил случайно. Во дворе дома, в котором жил мой приятель… Ужасная история: он вывалился из окна, упал с девятого этажа.

Параграф спокойно смотрел на Клямина, лишь пальцы его побелели, сильнее сжимая ручку чашки.

– Никаких случайностей, – помедлив, заговорил Параграф. – Я живу в том доме. Ужасная история. Я хорошо знал Михаила. Обращался к нему за помощью – он был отличный кузовщик… Кстати, это я его и познакомил с Серафимом Куприяновичем. А Михаил сосватал вас. – Параграф хлебнул кофе, взял соленую палочку, обмакнул ее в масло и с хрустом надкусил здоровыми выпуклыми зубами. – Я живу в том доме. Ужасная история. – повторил он. – Я шел на работу, и вдруг…

Клямин кивнул, обхватил чашку обеими ладонями, уперся локтями в стол и поднес чашку ко рту.

– Так и не выяснили причину гибели? – спросил он, прежде чем сделать глоток. – Что говорят в юридических кругах?

– Самоубийство, – ответил Параграф. – Напился, шагнул в окно… Впрочем, я давно не вращаюсь в юридических кругах. Проштрафился. Но это дело прошлое.

Сделав глоток кофе, Клямин снова покивал головой. Мол, у каждой сошки свои сережки, и чужой нос совать нечего. Он никак не мог понять Параграфа. С одной стороны, вроде мужик как мужик, только белобрысый очень. С другой – загадка, не мог с ним Клямин расслабиться. Такое впечатление, что сжимает его Параграф, не отпускает…

– Те м не менее вы, Виталий, знаете обо мне больше, чем я о вас. – Клямин притворился наивно-удивленным. – Так мне кажется.

Он понимал, что надо отвлечь внимание Параграфа от той истории, которая случилась во дворе кооперативного дома…

– Может быть, и больше, – дружески улыбнулся в ответ Параграф. – Вы мне симпатичны, Антон. Не знаю чем, но вы мне симпатичны… И я хочу вам сделать, как говорят, замечание из жизни. – В голосе Параграфа прозвучал коренной южноморский говорок. – Не будем держать друг друга за дурака… Вы, Антон, работаете на серьезную организацию. Хотите вы этого или нет. Так сложилась ваша судьба. И моя, кстати.

– Организация? Ха… Я имею дело с Серафимом.

– Серафим – это только кончик организации… Вы меня понимаете?

– Скажем! – Клямин не стал упрямиться, чтобы не дать Параграфу перевести дыхание. Мало ли, вдруг тот раздумает вести этот разговор.

– И вы, Антон, допускаете, простите за грубость, некоторое легкомыслие… Например, история с аварией автомобиля… И вообще, Антон, вы ведете себя… Словом, Серафим иногда бывает вами недоволен. Мне так кажется.

Параграф отодвинул чашку и встал. Пора было ехать в аэропорт. Он вежливо поблагодарил Клямина за кофе и принялся застегивать свой модный плащ, из кармана которого утиным клювом торчал козырек клетчатого кепи.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Наталья приблизила ладонь к светильнику и растопырила пальцы. Предательская полоска секла нежную нейлоновую ткань. Ей нередко самой приходилось поднимать петли. Но специальные крючки она оставила дома, а без них никак не обойтись.

Еще надеясь, что подол юбки скроет просечку, Наталья натянула колготки и взглянула в зеркало. Да, заметно, и очень. К тому же все почему-то обращают особое внимание на ее ноги.

Продранные колготки сразу бросятся в глаза. Ну и пусть! Даже лучше. Она дала себе слово быть независимой. Она вообще может не надевать колготки, только сегодня холодно и ветер.

– Что ты страдаешь! – сказала Лера. – У меня этого добра навалом.

– Не страдаю вовсе. Просто мне в них везло, – ответила Наталья.

Лера со значением передернула плечами и откинула со лба платок, повязанный на только что вымытые волосы. Запахнув халат, она подошла к шкафу, выдвинула ящик, взяла пакет с колготками и протянула Наталье:

– Бери. – И, не выдержав, добавила: – Пусть тебе в них повезет чуточку больше.

– Спасибо. – Наталья приняла пакет. – Завтра я верну.

– Подарок.

– Вот еще! С чего это вдруг?

– Говорю – подарок, – мягко повторила Лера.

Сегодня выпал свободный вечер, и они с Натальей собрались в филармонию на концерт известного австрийского пианиста. Идея принадлежала Лере. Она довольно часто посещала филармонию – так повелось с далеких университетских лет.

– Кстати, хочешь – выбери себе и платье. Мне кажется, тебе подошло бы кремовое, с плиссировкой, – предложила Лера.

– Это уж слишком, – нахмурилась Наталья.

Когда она хмурилась, брови сливались в одну линию, отчего маленькое лицо ее казалось детским и наивным. Лера с трудом подавила улыбку.

Вообще с появлением в ее квартире Натальи у Леры посветлело на душе. Уговор был прост: Наталья будет жить у нее, пока не определится со своим училищем. Или до возвращения домой, в Свердловск. За помощь в работе Лера выплачивала Наталье ежедневно наличными пять рублей, а иногда и больше. Смотря как складывался день. Наталья приходила в бар после девяти вечера и оставалась до закрытия…

– Не каждый день мы ходим с тобой в филармонию, – проговорила Лера. – А платье теряет привлекательность, если висит без дела. Я это заметила. Вещи надо носить, чтобы они не утратили настроения.

– Оно мне велико, – слабо упрямилась Наталья.

Она честно зарабатывала свою ежедневную пятерку в тесной и жаркой подсобке бара. Попробуй перемой такой ворох посуды! А вот подаркам, да еще недешевым, душа ее противилась. Но искушение было сильнее – такое красивое платье…

– Оно мне велико, – повторила Наталья.

– Если только чуть-чуть. Плиссировка все скрадет.

До начала концерта оставалось достаточно много времени. И они не торопились. Лера вообще не любила торопиться. «Торопливость унижает», – внушал ей отец, известный в свое время врач-педиатр. Он старался привить детям основные нравственные принципы. Старший брат Леры, ученый-гляциолог, доктор наук в сорок два года, оказался менее строптивым, чем его сестра, и многое перенял от отца. Лере жизнь диктовала свои условия, и она не очень сопротивлялась. Ей приходилось и торопиться, и унижаться. Все это со временем стало составной частью ее довольно бурно проведенной молодости. Только иногда, в минуты душевного покоя, просыпалось ее достоинство. Она словно отделялась от той оболочки, которая ежедневно сковывала тело и душу. И внешне она менялась. Высокие скулы заострялись, придавая лицу надменность и благородство, в лисьем разрезе глаз мерцало задумчивое спокойствие… Так она и выглядела сейчас, в своем ярком махровом халате.