Утреннее шоссе

– Где плащ? Дайте мне красную тряпку! – требовал Клямин так громко, словно пытался перекричать сорокатысячную толпу на знаменитом стадионе в Мехико.

Мадам Борисовская предусмотрительно вцепилась сухими пальцами в скатерть.

– Артист! – говорила она, качая головой. – Это такой артист… Сема, ты сегодня можешь похоронить свою маму – я так не смеялась много лет.

Борисовский ходил за Кляминым и поднимал опрокинутые стулья. Он не знал, как себя держать: приходит сосед, пьет водку и ревет, как бык. Может, взять его за шиворот и выбросить ко всем чертям на площадку? В свое время Семен Борисовский один внес пианино на второй этаж. Но он был человек деликатный – химик, научный работник…

Клямин выдохся. Он плюхнулся в кресло, обвел семейство хмельным взглядом. Серый костюм измялся, на лацкане уже сидело жирное пятно, похожее на значок Осоавиахима, который носили когда-то на цепочке…

– Додик! – воскликнул Клямин. – Ты можешь ругаться матом? Или так всю жизнь и будешь страдать над скрипкой?

– Могу, – тихо признался Додик. Он органически не переносил вранья.

– Семен! Дайте мальчику водки, – воспрянул Клямин. Борисовский не знал, куда деть руки.

– Люди сидели спокойно. Смотрели передачу Райкина, – проговорила старушка тоном, в каком обычно вспоминают прекрасное прошлое. – Приходит буян, требует дать ребенку водки. Семен, или ты выбросишь нахала за дверь, или я за себя не ручаюсь. А ты знаешь свою маму… Жаль, нет Риты, она посмотрела бы на эти штуки с быками.

– Дайте Додику водки, – повторил Клямин и потянулся к столу за бутылкой. – Он настоящий парень. Я его познакомлю с такой девушкой… Додик, ты хочешь познакомиться с красивой девушкой?

Додик хотел, но молчал.

Борисовский мягко отобрал бутылку из рук соседа и спросил деликатно, чтобы не показаться грубияном:

– А кто эта девушка?

– Моя дочь! – крикнул Клямин и победно оглядел семейство.

Мадам Борисовская что-то произнесла на непонятном Клямину языке и добавила:

– Всю жизнь мы искали такого папу для нашей невестки.

– А что? – всерьез обиделся Клямин, прицеливаясь, во что бы запустить бутылкой.

Семен Борисовский точно определил его намерения. Он шагнул к Клямину, взял его за талию, прихватив руки, мягкие после изнурительной корриды, легко приподнял и вынес в прихожую. Мадам Борисовская распахнула дверь. Клямин почувствовал пинок в зад и очутился на площадке.

– Так мы расстанемся без «до свидания». – Мадам Борисовская хлопнула дверью и накинула на нее цепочку.

Клямин стоял в тишине. В вялом хмельном сознании просыпался стыд. Ему хотелось извиниться, и он принялся давить на кнопку звонка. Но дверь не открывали…

Перебирая руками по холодной стене, он приблизился к лестничному маршу и налег грудью на перила.

«Напился, болван, – корил себя Клямин. – Это ж надо. Стыдно-то как… Стыдно… Скорей бы добраться до квартиры…»

Ступеньки пропадали, прогибались или вдруг поднимались дыбом. Он почувствовал, что кто-то берет его под мышки. В кругах плавающего света он опознал длинное лицо Додика. Контуры его растекались, сливаясь с бурым тоном стены. Отдельно глаза, отдельно уши, нос.

– Я помогу вам. Обопритесь на меня, пожалуйста, – говорил Додик.

Так они добрались до площадки третьего этажа. К дверям квартиры Клямина был приставлен расписной деревянный поднос. Тот самый, с которым Клямин ввалился к старику Николаеву.

Клямин стукнул по нему ногой. Поднос загремел, точно лист фанеры.

– Все на меня обижаются, – хныкал Клямин. – Почему так, Додик? – Клямин шарил по карманам, разыскивая ключ. – Почему так, Додик?

– Просто вы немного выпили, – признался Додик. – Но это пройдет. Кто на вас обижается? Вы же сейчас как ребенок… Мне бабушка сказала: «Пойди пригляди за ним. Он может упасть в мусоропровод».

Клямин согласно кивнул. Ему было жаль себя.

– Мне, Додик, нехорошо. – Он еще раз всхлипнул. – Я завтра извинюсь перед вами. Возьму бутылку, приду извинюсь.

– Приходите, – ответил Додик. Он был воспитанный молодой человек, студент консерватории. – Но лучше не завтра. Это будет слишком часто, а у папы больное сердце.

Клямин понимающе кивнул, промямлил что-то насчет своих связей в аптекоуправлении.

– Он химик, да? Я вспомнил.

– Химик, – согласился Додик. – И мама – химик.

– Все химики… Слушай, Додя, я попрошу тебя об одной штуке. А?

Додик придерживал Клямина за плечи.

– Я тебе сейчас дам порошок. Если он химик, пусть узнает, что это за порошок. Сумеет?

– Думаю, сумеет. – Додик уже устал. – А что это за порошок?

– Хрен его знает. Тайна… Договорились? Да, Додик? Наконец ключ попал в скважину и сделал свое дело.

Ему снилось море. Он лежал на палубе какой-то квадратной лодки, и волна захлестывала его сверху. Или это был плот… Ему снился друг детства, шестилетний мальчик, погибший во время бомбежки. Мальчик в генеральской форме танцевал с прачкой из соседнего дома, прозванного «бильдингом». Прачка снимала меховую накидку и превращалась в Наталью. А Клямин играл на скрипке по нотам. Ноты держал Додик Борисовский в образе скаковой лошади с лентами вместо хвоста. Звуки скрипки были какие-то дикие, торопливые, резкие…

Клямин открыл глаза. Свет настольной лампы рисовал на стене изогнутые тени. Сознание крепло, возвращалось, стремительно отгоняя зыбкие остатки сна. И вот уже сон был начисто забыт. Резкие звуки дверного звонка наполняли комнату монотонным повтором…

Пришлось встать с дивана. Зеркало отражало унылую фигуру Клямина в мятом, скрученном костюме. Светлые волосы его стояли торчком, словно под воздействием магнитного поля. К тому же он был без туфель, в одних носках. Клямин вспомнил, как Додик стаскивал с него туфли. А пиджак Антон так и не отдал, заупрямился.

Он посмотрел на часы – половина первого. И, судя по всему, была ночь. Кого же это принесло? Может быть, соседи? Что он там у них натворил? Ах как все это некрасиво получилось…

Звонок не умолкал. Клямин сунул ноги в штиблеты и пошел открывать.

В элегантном укороченном плаще и клетчатом кепи стоял на пороге Виталий Гусаров, больше известный в кругу приятелей как Параграф. Увидя его, Клямин разом все вспомнил. Они же условились, что Параграф отвезет его в аэропорт, к самолету на Ставрополь.

Параграф вошел в квартиру. Вероятно, он рассчитывал увидеть следы дикой оргии. Но узрел лишь промятый диван…

– А я обычно сплю раздетым, – проговорил Параграф.

– Я тоже иногда, – негостеприимно ответил Клямин, давая понять, что лишние расспросы не доставят ему удовольствия.

Параграф сел в кресло, закинув ногу на ногу. Кепи он снял и положил на колено. Его белобрысые волосы держали ровный, покрытый лаком пробор.

– Вы обещали заехать в двенадцать. – Клямин и не заметил, как перешел на «вы». Но Параграф это заметил.

– Я и приехал ровно в двенадцать. Но у вас крепкий сон, Антон. Я звонил в аэропорт. Наш рейс задерживается на два часа. Вам повезло, успеете привести себя в порядок.

– Мне больше бы повезло, если бы вообще никуда не надо было лететь.

Параграф промолчал, тем самым подчеркивая, что в создавшейся ситуации Клямину некого винить, кроме самого себя.

– У вас не найдется чего-нибудь ободряющего? – сказал он чуть позже. – Впрочем, судя по всему, надежд мало, все в прошлом.

– Загляните в бар. Кое-что еще осталось. – Клямин поставил чайник и прошел в ванную комнату.

Действительно, он предстал перед Параграфом не в лучшем виде. Сняв костюм, Клямин повесил его на крючок…

Он слышал, как в гостиной стукнуло стекло бара, звякнули рюмки. Остальные звуки поглотил шум падающей воды. Когда Клямин вернулся, Параграф сидел в кресле, отведя в сторону вытянутую руку. Он держал голубую рюмку из литого чешского хрусталя. В ногах его стояла бутылка коньяка.

– Отличный коньяк, Антон. – Параграф поднес к губам рюмку и сделал маленький глоток. – Я не слишком тут похозяйничал?