Отделённые

Конечно, откровенная речь Сетеха служила лишь уловкой, чтобы отвлечь их обоих, пока каноптеки крались вверх по стенам зиккурата в сторону Зандреха. Обирон действовал с запасом в несколько микросекунд, но даже так его шансы на победу были невелики. Он уже сражался с этими тварями и едва спасся — причём тогда рядом не было ни распростёртого на земле Зандреха, которого приходилось оберегать от щелкающих жвал, ни Сетеха, находящегося в нескольких мгновениях от того, чтобы освободиться и присоединиться к схватке. И как будто этого было мало, Обирон выбросил своё единственное оружие и остался с голыми кулаками.

Так что именно их он и пустил в ход. Схватив пролетевшую мимо конструкцию за антенны, он потянул на себя изо всех сил и направил грохочущую тварь в сторону её близнеца, выскочившего из тумана. Запрыгнув на спину второго зверя — Саты, как он понял, — варгард принялся колотить его по голове. Такие удары пробили бы обшивку танка, но на панцире возникли только небольшие вмятины. И всё же этого было достаточно — замешательство Саты позволило уклониться от следующей атаки Сепы, в итоге зацепившей своими клешнями его предплечье, а не голову.

Броня выдержала, поэтому, вместо того чтобы попытаться стряхнуть Сепу, Обирон притянул её ближе, сжимая её зазубренные челюсти, принявшиеся грызть его. Выставив руку, чтобы взять шею сколопендры в сокрушительный захват, он позволил ей навалиться на него всем весом, а затем внезапно развернулся и отбросил от себя конструкцию. Сата между тем уже встала на дыбы и нанесла удар. И снова Обирон увернулся, надеясь схватить её за антенны, как в начале схватки поймал Сепу. Однако его ладони ни на чем не сомкнулись: чудовище фазировалось как раз вовремя. «Неважно», — подумал Обирон, запуская мантию призрачного прохода. Как–никак после болот Ямы он тоже обзавёлся новыми трюками.

Со включённой мантией Обирон мог входить и выходить из реальности так же легко, как любой из каноптеков, и вдобавок его обучение давало ему преимущество над их животными инстинктами. Если бы гончие сосредоточились на нём одном, он бы быстро выдохся, но сколопендры, похоже, намеревались добраться до Зандреха любой ценой, а тот, в свою очередь, пусть особо и не умел драться, зато весьма успешно уходил от них, ныряя и лавируя между обломками, устилавшими вершину пирамиды. Обирон тем временем метался туда-сюда, заграждая собой господина, если кто из зверей кидался на него, и обрушивая шквалы стремительных ударов всякий раз, когда ему удавалось материализоваться позади одной из тварей.

Тем не менее бой шёл неравный, и с каждой секундой Обирону приходилось обострять искусственные органы чувств, чтобы не отставать от сколопендр. Он вновь сражался на разрушительном метаболическом плато, что дорого обошлось ему во время битвы в первом погребальном зале, и если так продолжится, его разум понесёт катастрофический урон. Впрочем, что ему было терять? Подумав об этом, Обирон решительно бросился вперёд.

Оторвав ногу Сеты, он забыл город, где родился. Броневая пластина, содранная со спины Саты, когда они боролись в тенях междоузлий, стоила ему воспоминаний о том, каково пить воду. С каждым нанесённым ударом он лишал себя понимания чего–либо — всё, что сохранилось от его смертного «я», рушилось его собственными руками. И всё же он продолжал драться, твёрдо настроенный уберечь господина.

В итоге Обирон неизбежно достиг своего предела. Он стоял рядом с Зандрехом, подняв кулаки, пока сколопендры кружили вокруг них, озарённые загадочным тёмным сиянием агрегата криптека. Обе конструкции к этому моменту получили серьёзные повреждения, но их ни в коем случае нельзя было списывать со счётов, ибо по-прежнему уходили огромные усилия, просто чтобы удерживать их на расстоянии. Обирон знал, что сможет справиться с чудищами или, как минимум, вывести их из строя достаточно надолго, чтобы покончить с их хозяином. Но также он понимал, что это будет стоить ему самого яркого воспоминания — воспоминания о Яме.

Неужели он действительно готов пожертвовать этим, чтобы спасти хозяина? Готов отказаться от самых дорогих воспоминаний о нём, на которых зиждилась вечность их совместного существования?

Когда раненые создания устремились вперёд, Обирон искоса взглянул на Зандреха, и тот посмотрел на него с необыкновенной добротой, как будто обо всём догадался. Тогда варгард понял, что ему нечего терять. Он мог забыть каждое мгновение на Яме, но, главное, их будет помнить Зандрех. И можно было не сомневаться, что он непременно поведает их своему верному телохранителю, а тот будет слушать их как в первый раз.

Жалея, что не может улыбнуться, Обирон кивнул старому генералу и вогнал себя в такое состояние обострённого восприятия, что потерялся в нём.

Через какое–то время Обирон очнулся, понятия не имея, где находится. Он посмотрел вниз на широкую чёрную лестницу и заметил там дымящиеся туши двух странных металлических существ. Озадаченный этим и изнывающий от боли во всём теле, он испытывал неприятное ощущение, будто ему нужно с чем–то разобраться — с чем–то позади него.

Медленно повернувшись, будто во сне, Обирон увидел зрелище, которое не укладывалось у него в голове, пока осознание реальности не поразило его, как гром среди ясного неба. Перед ним был Зандрех, его господин, которого он горячо любил, но не мог вспомнить, где встречал. Зандрех сражался с кем–то, кого Обирон совсем не знал, но кого очень ненавидел. Они бились посохами в области зловещего красного света, и тот, кого варгард невзлюбил, побеждал.

Как только Обирон помчался на выручку, ему показалось, словно мир у него под ногами движется слишком медленно, а затем вспомнил, что такое хроновосприятие, и позволил ему нормализоваться. Когда всё значительно ускорилось, и в мгновение ока варгард оказался позади врага, он поймал себя на том, что пытается рассчитать оптимальный способ обезоружить нападавшего на его хозяина. Однако он очень устал и поэтому выбрал самый простой вариант. Обирон с силой пнул незнакомца в костяных цветах по ноге, и тот рухнул на пол, но прежде, чем успел подняться, варгард напрыгнул на него.

Зандрех что–то говорил, как, впрочем, и тот, кого он ненавидел, но Обирон не мог расслышать их как следует из–за стука своих кулаков. Они оставляли огромные вмятины на лицевом щитке бледной фигуры, что было крайне приятно, поэтому варгард продолжал бить. Через какое–то время он сделал паузу, чтобы выяснить, не умер ли этот незнакомец. В действительно он снова пытался заговорить, чем вывел Обирона из себя.

Подняв избитого оппонента на ноги, он схватил его за шею и потащил к источнику жуткого красного свечения. Чем ближе он подходил, тем жарче становилось, но ему было плевать. Варгард различил в сиянии другую фигуру — с одним глазом, — но это тоже не очень его волновало. Бледное существо тут же завизжало, что лишь ещё больше разозлило Обирона. Он очень, очень хотел, чтобы оно заткнулось, и потому поднёс его лицо к непонятному агрегату. Свет обжигал руки, но это можно было вытерпеть, ведь главное Обирон жёг недруга, которого не выносил.

Постепенно сияние разгоралось ярче, пока не начало мерцать и вспыхивать. Откуда бы оно ни исходило, варгард не сомневался, что ломает его источник и что это весьма рискованно. Однако Обирон был уверен, что так нужно, и потому продолжал удерживать голову неприятеля. Наконец раздался громкий хлопок, и свет совсем погас. Что–то похожее на тело свалилось оттуда, где только что висело одноглазое существо, и, ударившись об пол, обратилось в прах. Это сбивало с толку.

Варгард же по-прежнему сжимал бледного незнакомца. Его лицо почернело и оплавилось, но каким–то образом он всё ещё был жив, пусть уже и не разговаривал. Заметив это, Обирон вернулся к тому месту, где очнулся, и сбросил его с лестницы в темноту. Как только противник с грохотом упал, те твари, которых Обирон, как полагал, разбил ранее, поползли к незнакомцу, очевидно, намереваясь его съесть. Такой исход весьма понравился варгарду.