Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 18



Оглянувшись в дверях на Серегу, я заметил, что мумия нам подмигивает. Слава Богу! Прав врач: могло быть хуже.

В коридоре я поймал Клавин взгляд и понял, что ни Таиланда, ни Антальи не будет и что все худшее впереди.

Почти всю ночь на воскресенье Клава проговорила по телефону. Причем не по домашнему, а по мобильнику, в котором у меня на глазах сменила сим-карту. Очевидная конспирация, вызванная, по-видимому, необходимостью затаиться, сесть по-субмариньи на дно, уйти из-под контроля всемогущих властей. Я тоже не спал – варил Клаве кофе и пытался скормить ей хотя бы бутерброд.

Легли мы под утро, а встали без чего-то девять – пришел Сережин технарь, мастер по подслушивающим устройствам. Он побродил по комнатам и принес нам целую пригоршню жучков. Клавины доброхоты потрудились на славу.

В десятом часу стали подтягиваться остальные приглашенные: Гена Последнев, несколько депутатов из фракции ЭРОСа, Клавины помощники. Я обнес собравшихся кофе, и Клава готова была уже дать им вводную, как в дверь позвонили – в сопровождении Толи Горского явился по-прежнему запеленатый в бинты, но веселый и бодрый Сергей. Честная компания встретила его криками радости и возмущения. Радости – что он на ногах, возмущения – что встал на ноги вопреки предписанию врачей.

Сергей, выпростав из-под бинтов губы и бороду, объяснил, почему пошел на нарушение больничного режима. Вчера во время нападения неизвестных – неизвестных? – он сделал, насколько это позволяли швы, многозначительную мину – за несколько секунд до того, как его вытащили из машины, он успел спрятать под коврик один очень важный конверт. И счел абсолютно необходимым доставить его высокому собранию лично. Он не доверил бы это даже самому Горскому, услугами которого воспользовался для побега из Склифа и извлечения этого самого конвертика из искалеченного «пассата».

Клава вопросительно подняла брови. Сережа вытащил из-под бинтов мятый конверт и протянул ей.

По счастливой случайности в этот момент я глянул на часы и теперь с точностью до минуты могу назвать время, когда начались исторические Остоженские бдения, – в 9.45. А закончились они утром в понедельник – расходиться стали в 4.20. Таким образом, бдения длились 18 часов 35 минут, а никак не сутки, как утверждают некоторые историки.

Вообще же это действо обросло никому не нужными и абсолютно недостоверными подробностями и деталями главным образом по вине Толика Горского. Человек он прекрасный, надежный товарищ, но иногда на него накатывает, и тогда – хоть святых выноси. Чего он только не наговорил и не понаписал в своих выступлениях перед публикой, газетных интервью и воспоминаниях! Из-за его фантазий, например, Клаве приписывают «историческую» фразу о том, что каждый из наших недругов рано или поздно получит по заслугам. На самом же деле это моя шутливая реплика: когда через несколько часов после начала бдений всем, как это часто бывает, одновременно понадобилось в туалет, я предложил установить очередь по заслугам перед партией.

Готов признаться, что мог что-то пропустить, поскольку непрерывно бегал на кухню. Смешно, как за короткий срок изменилось мое место в партии, моя роль в ее жизни. Начинал советником аж самого председателя, спичрайтером начинал, привел Клаву в ее ряды, а стал настоящим кухонным мужиком. Но роли этой я нисколько не стыжусь. Человек должен честно делать свое дело на любом месте. Я бы добавил: куда его поставит партия.

Так вот, я убегал за кофе, минералкой и бутербродами, возвращался с подносом, обходил собравшихся и снова возвращался на кухню, но и оттуда слышал, что говорят в гостиной, о чем спорят, к чему склоняются. Поэтому мое свидетельство – одно из самых точных и объективных.

Итак, Клава вскрыла конверт и, нахмурившись, долго изучала несколько листков – распечатанных на принтере и рукописных. Собравшиеся молча ждали.

Наконец Клава отложила листки и негромко произнесла:



– Все, господа. Они у нас в руках. Со всеми потрохами. Вопрос в другом – нужно ли нам это?

Далее Клава дала участникам бдения четкие и исчерпывающие объяснения. Конверт, из-за которого нашего Серегу Сонокотова едва не забили до смерти, был от цюрихского затворника Семена Захаровича. А на нескольких уже изрядно помятых листках содержался компромат на власть имущих, по словам Клавы, смертный им приговор. Причем, по ее же словам, высшая мера распространялась на всех наших недругов, вплоть до самых высоких – тех, чьи имена и должности не называются, но обозначаются указующим жестом в сторону хрустальной люстры. Можете сами убедиться – она пустила бумажки по рукам. Вот такие-то дела, господа. Что делаем дальше? Высказывайтесь.

Собственно говоря, дальше все историческое бдение и было посвящено обсуждению этого вопроса – что делать дальше. Мнения резко разделились: от «не высовываться» до «это есть наш последний и решительный бой». Справедливости ради надо сказать, что на бое до полной победы настаивали только битый Сережа, за которого по пословице дают двух небитых, да Толя Горский. Геннадий Никодимович занял более взвешенную позицию: дать им понять, какими сведениями мы располагаем, послушать, что ответят, а далее идти на некоторые уступки, ибо, сами знаете, политика есть искусство компромисса. Однако большинство участников высказалось в духе «не трожь говно, чтоб не воняло»: спрятать подальше кляузу Семена Захаровича, авось когда-нибудь пригодится, затаиться, по всем вопросам солидарно голосовать вместе с президентской ратью, а тебе, дорогая наша Клавочка, надо сохранить себя для будущего, для нас, для следующих выборов, которые не за горами, уйти с поганого поста, как они требуют, и спокойненько работать в экологическом комитете, вспомни, ты же в Палату шла ради этого…

За все бдение Клава так ни разу и не взяла слова. Только посверкивала глазами, когда говорились из ряда вон выходящие глупости, и задавала ехидные вопросы пораженцам. И никакой резолюции не было принято, что бы ни нафантазировал на эту тему наш замечательный актер, а в последствии и государственный деятель.

Где-то после четырех утра Клава сладко зевнула и закрыла бдения:

– В общем, ребята, ясно, что ничего не ясно. Давайте кончать, еще наговоримся. Я пошла спать.

Когда Клава ровно в десять утра поднялась со своего места в президиуме и поправила микрофон, никто, я уверен, никто и не помышлял, что станет свидетелем исторического события. Боюсь, что меня обвинят в прозорливости год спустя после него – про такое говорят «хорошая мысля приходит опосля», – но должен сказать, что смутное ощущение чего-то необычного у меня все же было. И вот почему. Впервые за многие месяцы своей работы в Палате Клава попросила меня сопровождать ее, а я подумал: не выспалась, неважно себя чувствует, вот и решила держать меня под боком – мало ли что…

Позволю себе еще одну крамольную мысль: до самой последней минуты и сама Клава не знала, что скажет коллегам-парламентариям. Иначе у нее был бы с собой текст выступления, или его тезисы, или хоть какие-то заметки. Ничего не было. Господи, если бы мне посчастливилось написать эту речь! Написать и умереть.

– Уважаемые коллеги, позвольте открыть пленарное заседание Палаты, – поправив микрофон, будничным голосом начала Клава. – Сегодня у нас на повестке дня три вопроса… Впрочем, повестка вам роздана… – Последовала небольшая пауза, и затем Клава звонко произнесла, почти выкрикнула: – Позвольте несколько минут вне повестки. Хорошо?

В зале еще не было и половины депутатов. Подтягивались и рассаживались по местам опоздавшие. Мимо президиума прошел, что-то ворча себе под нос, Владлен Красноперский, видимо, был не в духе. Маргарита Куцая громко наставляла своих собравшихся в кучку невест. Похоже, никого не заинтересовало, что скажет им Клава вне повестки дня. Но когда она заговорила, зал мгновенно затих.

– Два дня назад меня пригласили сами знаете куда и предложили немедленно сложить свои полномочия. Таким образом, сегодня нам с вами все равно пришлось бы повестку ломать. Мы проработали вместе большой срок. У нас случались серьезные разногласия, мы спорили, а иногда даже ссорились, но бывали дни согласованной и успешной законотворческой работы на благо страны. Поэтому буду честна перед вами. В пятницу вечером я приняла решение покинуть высокий пост, на который вы меня избрали.